Каждый вечер, готовясь ко сну, Нэнсис была вынуждена чувствовать свою пустоту. Хуже всего, что отсутствие тела под головой вовсе не было тому причиной.
В механическом теле помещалось живое сердце, связывающее прошлое и настоящее, а ведь когда-то в прошлом она была жива. Расставаясь с сердцем, Нэнсис снимала с себя щит, даривший ей иллюзию жизни. Мозг ничего не значил – он лишь источник страхов и сомнений. Сердце – вот настоящая жизнь. И пока оно билось в груди, она не могла уснуть.
Нэнсис сняла голову с плеч, и ей снова стало пусто и холодно, как бывало каждый вечер. Нужно отдохнуть, и сердце тут не помощник. Слишком горячее, слишком живое, жаждущее борьбы и бодрствования. Любящее. С таким не получится сомкнуть глаз, а ей еще нужно прорваться сквозь кошмары, чтобы прикоснуться к настоящему сну. С каждым годом ее мозг старел, ресурсы истощались – киборгам был отведен недолгий срок. Наверное, ей хватит, чтобы дойти до конца. Наверное… Необходимо заснуть. Некоторые шаги следует делать только во тьме.
Механические руки держали голову осторожно, Нэнсис контролировала все движения по вейл-связи, установленной с телом. Примостив голову на подставке, тело сделало пару шагов назад. Тук-тук… красное и жаркое, сердце билось между срезанных прозрачной емкостью грудей.
– Уходи, – тихо прошептала Нэнсис, и тело отошло на диван, легло на бок и повернулось к ней спиной.
Отсюда сердце тоже видать, чтобы оберегать ее от кошмаров. И не важно, что однажды оно предало ее. Бросило, оставив совсем одну. В том, что случилось никто не был виноват, кроме нее самой. Нэнсис можно было обвинить в чем угодно, но только не в том, что она слишком поздно признала себя монстром.
Полудрема приносила с собой видения. Почти всегда они были воспаленными и лихорадочными, и она протягивала руки, чтобы дитя пришло в ее объятья. Каждый раз она забывала, что ребенок боится ее и бежит в другую сторону от растопыренных механических пальцев. Нэнсис опускается на корточки и пытается еще раз.
– Иди ко мне, прошу, – слышит она свой голос, в котором уже мерцает отчаяние.
Прошло много лет, и Нэнсис успела перепробовать все возможные виды покровов. Среди них была настоящая кожа, выращенная в прозрачных боксах из ее генетического материала, но дитя все равно чувствовало в ней металл. Сколько бы она не подогревала обманчивую обертку, сколько бы не убеждала дитя, что она – живая. Ребенок не подходил. Даже когда он был совсем маленьким и еще кормился грудью, плакал до красноты, до хрипоты и остановки дыхания, но не брался на руки. Нэнсис испугалась тогда, что он умрет и наблюдала как растет ее дитя на расстоянии, каждый день приходя в чужой дом с чужими стенами.
Она звала его на пороге деревенского ранчо, часто слыша только собственный голос и не слыша ответа. Позади росли раскидистые ели, вдалеке высились горы, вокруг кипела настоящая жизнь. Нэнсис всегда чувствовала себя лишней в таких местах. Маленькая птичка с невесомым телом и хрупкими косточками была более настоящей, чем она – киборг. Ребёнок держал птиц в руках, а от ее объятий отказывался. Она бы выбрала другое место, где больше машин и раскаленного асфальта, чтобы чувствовать себя частью окружающего и не выделяться, но яд отравил ее тело и сделал легкие малыша слабыми. Ему нужна была природа, чтобы дышать. Чтобы вырасти сильным. Сильнее, чем она…
Иногда Нэнсис не выдерживала и шла за ним, преследуя, словно испуганного олененка. За долгие годы она сделала много шагов в своих тревожных снах. В полудреме киборг даже чувствовала свое тяжелое дыхание, которого в реальности не существовало. Легкие покинули ее вместе с умирающей плотью еще до рождения ребенка.
