Впереди перевал. По ту сторону – спуск в долину, к реке. Натруженные ноги шаг за шагом меряют тропу, что, петляя меж обугленных стволов, ведёт к макушке крутого склона. Там, откуда я иду, не осталось ничего живого. Там, куда я иду… кто знает?
Вот и вершина: переполняя каменную чашу, родник роняет звонкую струю. Ко времени, вода в баклажке давно протухла. В тени карниза прохлада, уступ укроет от несущего липкий пепел ветра. Поклажу наземь – изголовье готово. В небе ни облачка, Золотой петух роняет жаркие перья…
Скрип-скрип – сквозь дрёму, скрип-скрип: над урезом площадки обозначился обрамлённый сивыми космами лик, за ним плечи, руки – худощавый широкоплечий дядька втянул на пятачок одноосную тележку, позади старался, подталкивая, подросток, следом подошли женщины – четверо, пара ребятишек.
Седой остановился, отпустил оглобли:
– Привет тебе, странник! Источник жив? Журчит? Вот и славно!
Плеснул воды в лицо, напился, подсел рядком, глянул острым глазом:
– Куда путь держишь?
– К реке.
– И что там, у реки?
– Не знаю, если честно, но надо же куда-то идти.
– Верно, куда-нибудь идти надо. Есть хочешь?
– Третий день пощусь.
– Сходи вон с Лазаре, – указал на недоросля, – дров нарубите, топор в повозке.
Женщины, не стыдясь наготы, поливали друг дружку, черпая воду глиняными мисками; дети – оба мальчишки – подобрались к самой чаше, толкались, разбрасывали брызги горстями. Измазавшись в копоти, я нарубил сучьев на склоне, Лазаре таскал охапки. Седой развёл костёр, надставил над огнём треногу, подвесил котёл, велел спутницам затевать стряпню, после вновь обратился ко мне:
– Ценное есть что? Оружие, лекарства?
– Я с оружием не дружу.
– Безоружным, да по горам лазать – смелый ты парень. Как тебя величать?
– Авель.
– Ну?! Значит – «гонимый праведник», если по Завету. Уж коли ты Авель, тогда я – Агасфер, – показал белые зубы, – вечный странник. Курево есть?
– Откуда табаку взяться? Глянь окрест.
– И то верно, неоткуда. Слушай меня: у реки делать нечего, там всё выгорело. Коли в охотку – пойдём с нами: лошадь околела, тяжко одному телегу тянуть.
– А в какие края?
– К отрогам. На южные склоны всего-то с десяток налётов случилось. В ущельях лес мог спастись, может, и люди выжили. Ну что, вступаешь в табор?
– Лучше с вами, чем одному плутать…
– Ладно, мамалыга поспела, давай поедим…
К ночи вожак залил костёр:
– Не стоит выставляться, мало ли кого может взманить огонёк…
Из повозки вытянул двустволку, прислонил к камню.
– Девочки, дайте Авелю одеяло. А может, кто согреть его желает? Ладно, шучу, всем спать, подниму на заре.
Из-за скалы выглянул молодой месяц, накрыл нас серебряным покрывалом. Ветер утих, остывая, потрескивали угли на кострище. Рядом были люди – конец одиночеству.
Утром, пока поспевали лепёшки, Седой приладил к оглоблям тележки петли, к задку – верёвку:
– Пустим под уклон, сами травить будем.
За едой разъяснил:
– У нас из харчей – мешок дроблёной кукурузы, полмешка муки и горсть соли, дней десять продержимся, не больше. Ещё имеются бутылка бензина, зажигалка, ружьё и пять патронов дробовых, так что положеньице – сам понимаешь… Ну, ничего, Моисей евреев из пустыни вывел, и мы выберемся, было бы куда. Как спустимся, пойдём на восток, к вечеру до острова доберёмся, там река на два рукава расходится, попробуем перебраться. А после – прочь от реки, на северо-запад: должны к ущельям выйти, что по предгорью змеятся. Я в этих местах каждый камень знаю, не заплутаем.
