Вокруг нее был такой простор, что дух захватывало. Стоять бы так, смотреть бы и смотреть на эти ровные заснеженные поля, на поднимающиеся вдалеке поросшие лесом холмы, скрывающие за собой еще более дремучие и дальние чащобы. И такая благодать входит в человека, когда стоит он просто так под открытым родным небом и смотрит на окружающие его лесные чащи.
Никогда она не боялась этих могучих лесных великанов, казалось, подпиравших своими кронами небо. А не боялась она их потому, что знала чуть ли не с пеленок. Все они были ее давними и хорошими знакомыми. Все они были ей помощниками и хранителями. Они росли вместе с ее дедами и бабками с материнской стороны, растут сейчас с ней и будут расти еще с ее детьми, если тем суждено когда-нибудь появиться на свет. Эти леса помнили даже тех из ее предков, кого сама она знала лишь по именам.
Имена в роду хранились до седьмого колена, они заучивались всеми детьми и в обязательном порядке вычитывались на вечерней молитве. Никто из детей никогда не видел всех этих Агапий, Севастьянов и Лукерий, но по вечерам души усопших предков как бы сходили к живым, благословляя их на спокойный сон. Утренняя молитва была короткой, утром было много и других дел по хозяйству и в лесу, а в летнюю страду и в поле.
Но сейчас была зима. Работы было не так уж много. Можно было потратить свободное время на любимые забавы. Для нее такой забавой была охота. Немногие женщины у них в поселке способны были уходить в лес в одиночку да еще в холодное время года. Если так вспомнить, так и не было никого, кроме нее, кто бы отважился прогуляться среди голодных волков, рискуя наткнуться на медведя-шатуна, одуревшего от свалившейся на него напасти, а потому дико озверевшего и злого.
В лес женщина могла попасть лишь за какую-то тяжкую провинность. Измена мужу как раз и считалась таковой. Но такие женщины из леса уже не возвращались. Что с ними там происходило, никто в поселке не знал. Для серьезно провинившихся мужчин на этот случай была река с перекатами и глубоким омутом. Тех, кого кинули в него, больше люди уже никогда не встречали. Так что женщины не любили ходить в лес, а мужчины предпочитали рыбачить в озере, где и рыбалка, по их словам, была лучше, и от речного омута было подальше.
Но она даже девочкой всегда была необычным ребенком. Начать с того, что семья у них была неполная и малочисленная. Она да отец. Такое диво в поселке было редкостью. И даже когда была жива мать, в семье дочь была единственным ребенком, хотя у всех их соседей детишек был полон дом. Малочисленность потомства считалась в поселке проклятием, клеймом свыше. Потому на них с отцом после смерти матери всегда поглядывали искоса, особенно когда он наотрез отказался в голодный год взять себе в жены овдовевшую женщину. Старейшины пытались настаивать, но отец всегда умел поставить на своем.
– Нам никто чужой не нужен. И Марфу-покойницу нам никто уже не заменит, – сказал и как отрезал, ему не стали перечить.
Во-первых, знали, что это пустая трата времени и сил, потому и не стали их тратить. А во-вторых, еще и побаивались перечить, отец был почти единственный охотник в поселке, и он неизменно приносил в поселок богатую добычу. А в те годы, когда земля осенью давала маленький урожай, это было жизненно важно. И частенько единственным способом для выживания всей общины становилась охота. Тот год был именно таким. Всю рожь и овес побила какая-то неведомая болезнь. Да еще все лето шли затяжные дожди, которые погубили посадки овощей, не дав им вызреть. А яблок в тот год вовсе никто не ждал. Даже огурцы и те не уродились, хотя больших водохлебов еще надо было поискать, но и для них было слишком холодно.
