Страшна была пустыня в этот час. Не было теперь над ней той величественной глубины таинственных небес, перед которой поклонялась и она – тихая, безмятежная, задумчивая. Теперь в ней свирепствовал неистовый самум: пески вздымались до самых небес, образуя угрожающе шевелящиеся движущиеся стены и столбы. Она выла в тысячу голосов и стонала в невыносимых муках, готовая закружить и раздавить в своих объятиях все живое и неживое. И живое, предчувствуя беду, еще днем покинуло ее: ушли крупные звери, а маленькие зарылись глубоко в песок.
Во всей пустыне остался один Человек. Только Он противостоял этой страшной пустыне – и она оказалась перед Ним бессильной.
– Сорок дней и сорок ночей ты испытывал Меня, – негромко произнес Он. – Хотя бы сейчас не таись за другими. Убери своих рабов и явись передо Мною сам. Покажись. Я вызываю тебя.
Но тот, кому Он бросил вызов, не торопился. Пустыня взревела и зарычала в бешенстве, и гул был таким, словно тысячи кровожадных голодных древних ящеров зарычали разом. Стало еще темнее, будто тьма преисподних хлынула на поверхность земли, залив ее от края до края.
Но вдруг в одно мгновение все стихло. Пустыня умолкла, словно и не было диких ветров и стен из песка, и в пустыню вошла напряженная черно-лиловая ночь. Перед Ним предстал черный исполин, силуэт которого сливался с темным небом. Но Он его видел отчетливо, словно не ночь, а ясный день был в пустыне.
– Ты звал меня? – произнес надменный, очень низкий, рычащий голос. – Я здесь. Как Тебе моя шутка?
– Шутка веселит сердце, – была спокойная отповедь, – наполняет душу радостью и возносит ее над трудностями и бедами. Какая же это шутка – бесноватая пустыня? Лишь издевка, насмешка и надругательство доступны тебе, а они внушают обиду и ненависть и развращают души слабых.
Грохот извержения вулкана потряс пустыню. Это хохотал черный исполин.
– Ты отказываешь мне в остроумии? Но разве Ты остроумен, мой бывший Брат и теперешний Соперник мой? Что вижу я? Ты – и в виде какого-то Иисуса: тут не смеяться, тут плакать хочется. Ты – не во Славе Небесной, а здесь, на земле, уподобился этим червям земным. Принял тело, подверженное болезням, дряхлению и тлению. По ранке на Твоей руке я вижу, что Тебя ужалила змея, и Ты срезал часть плоти Твоей, как это делают они, чтобы выжить. Как, однако, они цепляются за жизнь, хотя в ней уже больше страданий (гораздо больше!), чем Твоей радости. Мне еще не удалось вытравить из них эту любовь к жизни. Но это дело времени. После моей победы они проклянут жизнь и будут мечтать лишь об одном – быть пожранными мной.
– Ты думаешь о своей победе? Надеешься оборвать Мою Миссию?
– А почему бы и нет? – сказал черный исполин, хохоча откровенно, нараспашку. – Но с Тобой ведь нужно говорить не лукавя, не так, как с теми. Хотя Ты и в таком забавном виде, мой ослепительный Брат. Ирод-то Тебя упустил, это правда. Истребил кучу младенцев невинных, а Тебя не нашел, хотя я и подсказывал ему, только он не понял по своей тупости. Но я не в убытке: кровь младенцев меня освежила, придала сил. И оч-чень понравилась. Змея же… пошутила.
– Не змея, – тихо поправил Иисус. – Я узнал одного из твоих слуг – демона пустыни Азазеля. А дикие животные – Мои друзья и братья.
– И все-таки у меня много попыток, а у Тебя лишь одна. Что, если я действительно оборву Твою Миссию? Согласись, я сумел задержать Твой Приход в мир человеков. Религия единобожия в Египте не удалась: Эхнатон, великий реформатор, остался не понят. А в Персии я задушил государственной идеей светлую многообещающую религию, пророком которой был Зороастр. Еще немного – и религия иудеев стала бы непригодной почвой для Твоей Миссии.
