– Кушать хочется, – сообщила она и засмеялась.
– Да, – задумчиво согласился он. Неуклюже слез с кафедрального дивана, придерживая на всякий случай штаны, и принялся возвращать себе исходный вид культурного молодого человека. Застегнулся, заправился, распрямился. Не забыл про «молнию» в ширинке. Блаженно застонав, потянулся-потянулся-потянулся… и вдруг хрипло проорал:
– Й-е-ес-с-с!
Тоже засмеялся.
Она смотрела на него снизу вверх. Трудно было оторвать взгляд от его нелепой тощей фигуры, похожей в темноте на безглазого извивающегося червя. «Какой же он весь… – бессвязно думала она, – … только мой, больше ничей, ужас, какой…» А вот ее глаза, в отличие от его, вампирски светились – в них отражался фонарь за окном.
– Мы с тобой ненормальные, Игорь, – логически завершила она свою предыдущую реплику. – Зачем ты меня послушался? Сейчас бы на даче яичницу жарили.
– Да ладно, – расслабленный, он уселся на стол заведующего кафедрой. – Попробуй, не послушайся тебя, сразу ногой в ухо схлопочешь.
– Я детей не бью.
Она улыбалась. Впрочем, в сумраке умирающего апреля ее улыбка была не видна, только глаза мерцали, только любящие глаза.
Он присел перед ней на корточки, ткнулся носом в мягкое, в жаркое, разметал шкодливыми руками незастегнутую блузку. «Ой, щекотно,» – шепнула она и поймала его ладони под мышками.
– Фр-р-р! – сказал он, равномерно распределив этот звук по всем закоулкам мягкого и жаркого, до которых сумели добраться его губы.
– Хороший мой… – Она продолжала шептаться, чтобы никто больше не услышал ее, ни одна тень, ни один готический призрак. – А на вашей даче двуспальная кровать. Ты на ней по диагонали спишь. Интересно, как мы с тобой здесь поместимся?
Он с трудом оторвал себя от дурманящего лакомства.
– Не надоело меня подкалывать? Жан, прекрати. Честное слово, я только рад, что мы не поехали на эту дачу. Пусть хотя бы одно приключение в жизни останется, будем потом внукам рассказывать.
– Что ты хочешь от пьяной женщины? – совсем неслышно спросила она. Интимно дыхнула ему в лицо. – Сам напоил, а теперь обижаешься? – И стремительно поцеловала его в губы.
– Ноги затекли, – виновато сообщил он.
Поднялся, все разом испортив. Отошел к окну. Отбрасываемая им тень устрашающе выросла, заполнив кафедру целиком. Впрочем, он был доволен собой. Проверка закончилась успешно. Без сомнения, его проверяли – неосознанно, разумеется! – мужчина ли он, романтик ли он, способен ли на безумство ради любимой женщины. Он – мужчина, он – способен. Замечательно Жанна поступила, когда выдернула его из толпы расходящихся по домам студентов и сотрудников, когда предложила, сверкая глазищами, не выходить вместе со зрителями на улицу, спрятаться в актовом зале, и они, взявшись за руки, нырнули за тяжелую бархатную ткань, тянущуюся вдоль высоченных стен, а там оказался целый лабиринт, и они бродили по нему вечность, не разжимая рук, самозабвенно целовались, глотая пыль – ждали, пока вахтеры закроют выход на улицу, – а затем это случилось, мир сомкнулся, они вышли в душный мрак опустевшего зала, на ощупь пробрались в комнату студенческого клуба. В столе нашелся ключ от той двери, которая вела внутрь института, и тогда, нарушив все и вся, они проникли в пасмурные, вымершие коридоры… Замечательно, что он, Игорь, откликнулся на зов сумасшедших любящих глаз, ни секунды не колеблясь! И ведь обидно – найдется проницательный моралист, который увидит причину столь детского поступка исключительно во влиянии спиртных паров. Вот вам «пары», утритесь! Ну, выпили перед концертом самую малость. Ну, дернули чуть-чуть. А только внезапное желание остаться вдвоем – без электричек, без пассажиров, без телевизоров, без загаженного города со всеми его пригородами – это желание было глубоким и очень естественным… Правда, родная моя?
