Одно было ясно как день: его пошлют, чтобы убить ее. Вот почему она оказалась здесь – в неделях пути от комфорта, на другом конце архипелага, да еще и посреди ночи. Одно хорошо: время для бегства выбрано удачно.
В переулках Уле было холодно и людно. Они освещались живым огнем: на стенах пылали факелы, в ямах горели костры. Пламя отбрасывало тени, в которых можно было различить молодых мужчин и женщин, засидевшихся допоздна на улице. Они курили, говорили о философии, то и дело сопровождая свои слова утонченными жестами; никто не понижал голоса, смех вспыхивал то там, то здесь. У ног взрослых возились полусонные ребятишки, некоторые заснули прямо на земле. Люди постарше прогуливались вдоль витрин, внимательно изучая выцветшие надписи; что-то в их движениях наводило на мысль, что они, возможно, ищут тот миг, когда жизнь ускользнула от них.
«Путаются под ногами, – подумала Папус. – Такова природа острова в империи. Здесь нельзя останавливаться».
Остров Фолк – аванпост на окраине Джамурской империи, где ее войска ждут сигнала, чтобы в сумерках атаковать повстанцев-дикарей, смешавшись с толпами местных жителей, проезжающих путешественников и ненормальных туристов. Одержимая страхом, она во всем видела что-то странное. Ее внимание привлекал то причудливый жест одного из двух собеседников, силуэтами вырисовывающихся на фоне огня, то устремленный на нее взгляд одного из них, и она начинала гадать, что бы он мог значить. Ночами вроде этой все казалось некстати и не к месту.
Ей нужно было вернуться в Виллджамур.
Говорили, что здесь, на востоке, война неизменно притягивает любопытных. Они съезжаются толпами, словно позабыв, что есть и другие способы умереть. И хотя толпа – отличное укрытие и здесь много мест, чтобы спрятаться, он все равно будет ждать ее либо среди покупателей на ирене, либо в рыбных рядах, прикинувшись рыбаком из тех, что выпевают цены на свой товар на разных гибридных диалектах.
– Амулет, повелитель… – Крестьянка обратилась к ней на ломаном джамуре. В лохмотьях, пропахшая навозом. Заскорузлые пальцы сжимали семь почерневших костей. На морщинистом лице пот смешался с копотью, в глазах пустота, выдающая отсутствие связи с реальностью по одной очень простой причине. – Костяные амулеты от рабов – священные вещи, благословленные жрецом Джорсалира, вот. Пожалуйста. Мне нужна монетка…
– У меня ничего нет, – отвечает Папус.
Женщина придвигается к ней так близко, что она чует в ее дыхании смерть.
– Прочь с дороги!
Карга что-то бормочет, слюна брызжет ей на подбородок.
– Надо хранить свою душу в хорошем месте. Мы все грешим…
Папус достает из складок плаща стеркр и сует его женщине под нос.
Раздается едва слышный треск, вспыхивает искра фиолетового пламени, и женщина умолкает.
Проклятие, так он меня увидит.
Папус отходит от старухи, стоящей теперь недвижно, словно статуя, кладет реликвию в карман и продолжает свой путь по улицам города. Делая вид, будто ничего не случилось и ей совершенно не о чем волноваться, она тем временем желает лишь одного: как можно более ловко слиться с окружающими, раствориться в этой общине.
На перекрестках толпились люди. Особенно много было среди них юношей, которым вскружила голову жажда военной славы. Женщины приходили для того, чтобы предложить свои тела солдатам или путешественникам со средствами. Достаточно хорошенькие, чтобы зарабатывать на жизнь подобным образом, они все же были не настолько красивы, чтобы заполучить богатых мужей, и потому их место в экономике острова оставалось неопределенным, а сами они стояли поодиночке, глядя перед собой с бессмысленным выражением на лицах, что говорило о многом. Рядом с ними бурдюки с вином переходили из рук в руки за мелкую монету. Даже ребятишки пили, чтобы согреться, но ночь была особая, праздничная, поэтому никто на Фолке, кажется, не возражал.
