Глава 1
В общей палате в одноэтажной больнице пыльного южного городка умирала старуха. Сколько ей лет – семьдесят или девяносто – никто из женщин-соседок не знал. По словам словоохотливых медсестер ее привезли с подозрением на инсульт около двух месяцев назад. Скорую вызвала соседка, обеспокоенная, что ее нелюдимая старуха-соседка не выходила из квартиры уже больше трех дней. Соседка и принесла узелок с нехитрым скрапом старухи и раз в неделю приходила наведаться, принося нехитрое угощение. Кроме сердобольной соседки никто к старухе не приходил, а сама она ни с кем из больных в палате не общалась, проявляя полное равнодушие и безучастие к происходящему.
Большую часть дня пожилая женщина неподвижно лежала на серых казенных простынях, давно потерявших свой первоначальный цвет, укрытая по подбородок изношенным клетчатым одеялом. Глаза ее были закрыты тонкими, как старый пергамент, веками; бесцветные тонкие губы неподвижны; сухонькая морщинистая рука безвольно вытянута вдоль тела поверх одеяла. И только кисть, покрытая уродливыми темно-коричневыми пятнами с узловатыми пальцами и с ногтями в трещинах, иногда с усилием сжималась в кулачок, изобличая, что старуха еще жива. Когда она забывалась тяжелым сном, то время от времени лицо ее искажалось как от душевной или физической боли, а губы судорожно подрагивали или что-то невнятно шептали.
Только с лечащим врачом и нянечками, называвшие ее ласково Ильиничной, которые привыкли к ней и как-то старались облегчить ее физические и душевные страдания, старуха «разговаривала» глазами. Когда же сердобольные женщины по палате пытались ее накормить домашней стряпней или поправить сползшее одеяло, она молча отворачивала голову к стене, всем видом показывая нежелания хотя бы малейшего общения.
– Не дай бог, так закончить свой век, когда рядом ни детей, ни внуков, ни одной родной души, чтобы глаза закрыть! – тихо сплетничали пожилые товарки по палате. – Одна как перст! Вот уж истинно – никто стакан воды не подаст!
Никто из них и не подозревал, какая напряженная работа происходит в голове старухи. Особенно ей хорошо думалось и вспоминалось в хрупкой ночной тишине палаты, прерываемой только стонами или храпом спящих женщин.
«Как быстро прошла жизнь, Жануличка. Как быстро прошла, как будто и не жила вовсе, все чего-то ждала, да так и не дождалась. А столько всего было…».
Она пыталась вспомнить самые счастливые мгновенья в своей такой долгой жизни. Да были ли они, счастливые мгновенья? Была ли она счастлива, любила ли, была любима? Столько всего в жизни было, а вспомнить с радостью кроме своего Жаночка и нечего, все заслонила она – Обида.
«Да, вся жизнь моя – это постоянное испытание, постоянная боль», – думала старуха с горечью. Так может сказать о себе каждая пятая из десяти женщин после пятидесяти на всем постсоветском пространстве. Да так и говорят многие: «Такую жизнь прожила, что можно сериал ставить покруче Санты Барбары!». А Мария действительно прожила жизнь достойную любого бразильско -мексиканского сериала.
Мария родилась в 1925 году в Западной Белоруссии, в небольшом городке в Брестской области. Семья считалась весьма зажиточной. У них был огромный каменный дом с многочисленными хозяйскими постройками, но самое главное, о чем она вспоминала всю жизнь – это огромный ухоженный яблоневый сад вокруг дома. Сад, цветущий яблоневый сад, он часто в последние одинокие годы присутствовал в ее снах, и когда она просыпалась, ее щеки были мокрыми от слез, слез счастья. А еще она часто стала видеть в своих снах мать – молодую, красивую в белом платье, яблоневый цвет снегом падает на ее распущенные пепельные волосы, она смеется, закидывая голову навстречу легким лепесткам, а потом протягивает руки и ласково говорит:
