Пригород Афин, Греция
С террасы своей элегантной, с ослепительно белыми стенами виллы бывший президент Димитрий Манцарис смотрел на простиравшиеся за берегом курортного городка Вулиагмени чистые синие воды Средиземного моря. Теперь он постарел и растолстел, поскольку не отказывал себе в сыре, вине и пахлаве – сладком сдобном кушанье, которое всегда обожал, но которого в молодые годы, когда неуемный аппетит постоянно сражался с тщеславием и самолюбием, старался избегать. В его восемьдесят лет война закончилась. Последние остатки былой привлекательности давным-давно исчезли вместе с политической карьерой. Все порывы и желания, что некогда двигали им, выделяя его среди остальных: неприкрытая жажда власти, ненасытное либидо и вошедшая в легенду алчность, – обратились в прах, словно стены Парфенона. Для Димитрия Манцариса еда оставалась последней телесной радостью, которой он каждый день предавался от души.
И вот сегодня впервые за многие десятки лет у Димитрия Манцариса пропал аппетит.
Этим утром Ставрос Александрис, бывший министр внутренних дел в его правительстве и близкий друг, приехал к нему и показал фотографию на третьей странице «Авги», самой популярной газеты в Греции.
– Я глазам своим не поверил, когда это увидел. – Руки у Ставроса Александриса заметно тряслись. Шестидесятилетний живчик, гибкий и поджарый в противоположность своему безобразно растолстевшему бывшему шефу, Александрис пользовался репутацией безжалостного жестокого функционера, обладателя железной выдержки, но в этот момент все его спокойствие улетучилось. – Ты же не думаешь?..
– Что она жива? – закончил за него Манцарис. «Боже, как же я на это надеюсь».
Афина Петридис. Его заклятый враг. Его сообщница. Его муза. Его ангел. Предавший его. Вот только Афина никогда не была «его». Афина Петридис никогда никому не принадлежала, даже своему мужу, воплощению злодейства Спиросу Петридису. Как и ее бессмертная тезка с горы Олимп, Афина время от времени соблаговоляла вмешиваться в дела мужские, но лишь тогда, когда это доставляло ей удовольствие, и только для достижения своих целей.
Во время их романа Димитрий Манцарис был президентом и самым могущественным человеком в Греции, и все же ни одного дня, ни одной минуты не играл главенствующей роли в их отношениях. Афина Петридис владела им, как другие, не столь известные женщины могут владеть собачками, и до сих пор не отпускала его, пусть даже и она, и ее муж ушли в мир иной двенадцать лет назад.
Манцарис снова взглянул на фото, являвшее собой трагичную, но, к сожалению, ставшую уже привычной картину: тело утонувшего ребенка, на этот раз мальчика, прибившегося к берегу острова Лесбос. Каждый день наблюдая перегруженные до последней степени катера и лодки, отходившие от берегов Ливии, греки становились все равнодушнее к неумолимо увеличивавшемуся количеству погибших среди мигрантов. Во многих местах действительность воспринималась уже со злобой и возмущением, а не просто с равнодушием. «Почему эти люди всё едут и едут? Зачем подвергают своих детей такому жуткому риску? Разве они не знают, что Греция едва может прокормить своих граждан, не говоря уже о том, чтобы распахнуть двери перед тысячами иностранцев?»
Димитрий Манцарис не разделял подобных взглядов. Фотографии по-прежнему вызывали у него жалость. Он не был, вопреки уверенности многих, бессердечным, и все же вовсе не утонувший мальчик пробудил в нем бурю эмоций. Причиной волнения стала метка, вытатуированная на пятке ребенка, словно клеймо раба: древнегреческая буква «лямбда». Ученые видели в ней знак, украшавший щиты спартанских воинов в честь их родины – Лаконии, но для Димитрия Манцариса, как и для многих мировых лидеров своего времени, этот знак означал совсем иное: это была личная метка Спироса Петридиса, неграмотного крестьянина из Лагониссии, а также мужа Афины и самого популярного лидера преступного мира со времен Карло Гамбино.
