Проснулась я рано – в семь часов утра. Резво вскочила с кровати, не заметив, какое тёплое солнце тянет свои лучи через тонкие стёкла окна. У меня сохранилась дурная привычка держать полотна под кроватью: задержав дыхание, чтобы не вдохнуть пыль, я достала холст, размером с человеческое туловище. Сидя на полу, я закрепила полотно на обратной стороне подрамника. Белый коврик с чёрными витиеватыми рисунками сжался в гармошку из-за того, что я беспрерывно меняла своё положение. Мне не терпелось взяться за работу. Точнее, я боялась, что живость образа успеет ускользнуть из моей памяти.
Теперь же, сидя перед холстом, я одной рукой держу бокал с водой (у меня своеобразный подход к ежедневному потреблению жидкости), а другой – намечаю щедро разведённой краской телесного цвета лицо и шею.
Я могла бы нарисовать его карандашами, но мне захотелось выполнить изображение таким же расплывчатым, каким оно было во сне. Не могу похвастаться большим количеством портретов маслом, поэтому лессировочных масляных красок у меня не нашлось, хотя они помогли бы сэкономить материал.
Отпиваю безвкусную воду и недовольно морщу нос от прохлады жидкости.
Справа от меня стоит небольшой стеклянный столик, на котором расположились кисти, растворитель, деревянная палитра с нанесённым маслом и зелёная пластиковая бутылка с водой. От одного её вида мне стало тошно, и я добавила к ней в пару бокал. Эти ребята ещё пригодятся мне для мытья кистей. Не пропадать же добру! Пройдясь взглядом по полу, не замечаю ни единой тряпочки. Мой взор оценивающе осматривает сбитое за ночь постельное бельё. Жизнь такова, что порой приходится чем-то жертвовать, но поступить столь жестоко с собственной кроватью я не могу, так что придется вытирать влажные кисти об пижаму. Я же говорила, что очень торопилась, вот и доказательство – сиреневые пижамные штаны и растянутая фиолетовая футболка всё ещё на мне. Единственное, на что меня хватило – убрать длинные волосы в пучок на затылке.
Говорят, что мольберт позволяет тонко заметить недочеты в работе, но я продвинулась еще дальше: частенько использую эту многофункциональную подставку в качестве вешалки для вещей. Теперь даже непривычно видеть на мольберте холст.
На коленях примостился мастихин: им обычно снимают излишки краски, но я же хочу сделать мазки более объёмными, а именно – сделать прическу такой же фактурной. Во сне я очень хотела погладить его лохматую шевелюру.
Лёгкий свет плавно ложится на мольберт, уличная какофония просачивается через приоткрытое окно.
Мой сон не был наполнен заумным сюжетом, он увлёк меня своим героем. Мы бездумно брели по пустому скверу, пока небо насыщалось рассветом. Розовые облака громоздились друг на друга, осенняя свежесть сплетала наши замёрзшие пальцы. Он был выше меня примерно на полголовы, его взлохмаченные каштановые волосы трепал ветер, а серые глаза постоянно смотрели куда-то вперёд, но никак не на меня. Время от времени он, как бы невзначай, притягивал за руку к себе и крепко сжимал меня в объятиях. Мы всё время молчали – не хотелось нарушать идиллию.
В жизни я его не знала, моя память упорно отказывалась сотрудничать.
Мысли унеслись настолько далеко, что я и не заметила, как долго расфокусировано гляжу на монстеру, неловко устроившуюся в углу, рядом с окном.
Зря я повернулась к окну: рабочий стол чуть ли не визжал, призывая меня к благоразумию и спасательной уборке. Не заправленная кровать давно смирилась с тщетностью уговоров, поэтому выжидала вечера, когда я снова обращусь к ней.
Живот сдавило от голода. Наверное, время близится к обеденному. Поворачиваюсь к полотну и откладываю кисть.
Он все так же отводит взгляд куда-то в сторону, стоя вполоборота и выставляя напоказ мягкую скулу, покрытую еле заметным румянцем. Я никогда не любила рисовать одежду, поэтому его чёрный свитер обрезается чуть ниже плеч. Тёплый серо-изумрудный фон подсвечивает пестроту серебряных глаз. Уголок губ сгибается в мирной улыбке.
