Ритмичная тишина, наматываемая на барабан вечности. Шум механизмов, гул насосов и генераторов, с тупой настойчивостью выполняющих свою работу делает это безмолвие еще более выраженным. Абсолютная темнота. Капля воды, срывающаяся вниз и сыто булькающая в момент приземления. В темноте проступают сплетения разнокалиберных труб, мерцающие круглые лица манометров и линии идущих неведомо куда проводов. В мерцающих сумерках, нарезанных на мерные, одинаковые части звуком падающей водяной капли вдруг раздается резкий, тошнотворный скрип, как будто давно не смазанную железную дверь в ад решили наконец-то открыть.
Высоко под потолком медленно разгораются редкие прямоугольные плафоны аварийного освещения, дающие едва заметный, красноватый свет, от которого темнота вокруг кажется только гуще и непроглядней. Морщинистые, в коричневых шелушащихся пятнах руки медленно и натужно вращают огромный, заржавленный вентиль. Стрелка на одном из манометров вздрагивает и, дрожа и подергиваясь, нехотя ползет вверх. Тишина сменяется приглушенным и шелестящим шумом бегущей по трубам воды, шипением пара и бульканьем попавшего в систему воздуха.
Когда лампы наливаются ровным, малиновым светом, становится видно лицо вращающего вентиль старика. Воспаленные глаза, резко выступающие скулы, натянутая кожа в таких же, как и на руках, темных воспаленных пятнах. На голове его бледно-зеленая шапка, сооруженная из непонятного тряпья и надвинутая на самые уши. Изо рта старика вырывается пар, он натужно дышит и прислушивается к звукам несущейся по трубам воды, при этом с беспокойством поглядывая на круглый датчик температуры. Стрелка не двигается. Тогда он осторожно постукивает по стеклу датчика неровным, обгрызенным ногтем и стрелка, вздрогнув, сдвигается на несколько делений. Удовлетворенный старик поворачивается и уходит из пятна тусклого красноватого света, растворяясь в темноте.
Когда многократно отраженный эхом скрип металла медленно затихает, в отсеках появляются новые, едва слышимые звуки. Вздохи, шуршание, сдавленный стон, наконец глухой и резко оборвавшийся кашель. Копошащаяся тишина населена людьми и серые тени приходят в движение, вслед за тишиной прогоняя и темноту. На одной из боковых коек лежит человек, укутанный несколькими слоями какого-то тряпья, сверху всю эту гору венчает длинная и черная как саван морская шинель, на которой не хватает большей части пуговиц.
Человек резко, как будто по команде, открывает глаза. Несколько секунд он, не меняя положения, всматривается и не видит, уставившись прямо перед собой, но понятно, что смотрит он лишь в темноту и проснулся только благодаря выработанной за годы привычке. Привычке просыпаться точно за несколько минут до подъема, не раньше, но и не позже.
Пискнув, включился невидимый в приглушенных розовых сумерках громкоговоритель, из которого, потрескивая, стали изливаться торжественные звуки гимна России.
Проходит еще несколько секунд и под потолком, перемигиваясь, загорается нестройный ряд белых потолочных ламп, сменяя красное аварийное освещение. Это длинные люминесцентные колбы, с пожелтевшими плафонами из пластика, как в старом рейсовом автобусе. Разгораются они тяжело, мигая и постепенно наливаясь желтым болезненным светом – напряжения явно не хватает. Одна из ламп трепещет, как будто в нее попал заблудившийся мотылек и, издав напоследок негромкий хлопок, гаснет, так и не успев разгореться по-настоящему.
– Еще одна, – негромко говорит кто-то сухим с утра голосом, как бы ни к кому не обращаясь.
Человек, все также лежащий на койке, закрывает глаза и изо всех сил сжимает веки. Он старается то ли уснуть снова, то ли надеется на то, что, вновь открыв их, окажется где-нибудь в другом месте. Но это не срабатывает.
