В лицо хлестал колкий снег, не было видно ни зги. Ветер продувал насквозь, теплая шаль давно потерялась в пурге, подол изорвался о ветки кустарника, в который я забрела, плутая почти что вслепую. Один башмак потерялся в сугробе, у второго оторвалась подошва, пришлось бросить и его. Чулки порвались, и ступни горели огнем, словно я ступала по раскаленным углям – странно, снег ведь такой холодный! А пальцев я уже не чувствовала вовсе. И к лучшему. Раз, упав и пытаясь подняться, я увидела свой кровавый след, быстро пропавший в поземке…
Я провалилась в овраг и чудом выбралась оттуда, не переломав ног, но теперь я была в снегу с ног до головы, и одежда уже не спасала от пронизывающего ветра. Но я шла вперед, спотыкаясь, падая и поднимаясь, потому что знала – если я не встану, то замерзну уже наверняка.
Кажется, мне удалось выйти или на дорогу, или на поле: снега по-прежнему было много, но под окоченевшими ногами ощущалась относительно ровная земля, а не бесконечные кочки и канавы, коварно выступающие узловатые корни и спрятавшиеся в сугробах кусты. Быть может, поблизости есть какое-нибудь жилье? Да пусть бы и стог сена – хоть немного обогреться, не чувствовать обжигающего ледяного ветра!
Впереди вдруг появилось что-то темное, и я, пытаясь разлепить обледеневшие ресницы – слезы замерзали на щеках, – в страхе подумала, что вьюга вновь закружила меня, и я опять свернула в лес и наткнулась на дерево…
Но чу!.. Сквозь посвист ветра я различила скрип снега, звяканье – и из снежной круговерти вдруг показалась лошадиная морда. Конь шумно всхрапнул, отпрянул и заржал, вскинувшись на задних ногах, а я, отшатнувшись, упала наземь.
Люди! Неужели это взаправду?
Если бы я могла, то позвала бы на помощь, но голоса не было. Сейчас они проедут мимо, не заметив меня, и тогда мне уж точно придет конец…
– Тише, тише! – услышала я. – Что с тобой?
– С вами все в порядке, господин? – окликнул кто-то еще, и я увидела еще несколько смутных теней – это были всадники.
– В полном, – отозвался тот, – только Шварц что-то заартачился.
– Позвольте, я поеду вперед, господин. Может, ему не по нраву пурга?
Второй конь едва не наступил на меня, но вовремя остановился, всхрапнув.
– Ого!..
– Что там, Ганс? – нетерпеливо спросил первый всадник.
– Человек, господин! – Второй тяжело спрыгнул наземь.
Мужчина наклонился надо мной, смахнул перчаткой снег с моего лица…
– Это женщина! – крикнул он через плечо. – Совсем молодая и… да, еще живая, господин! Во всяком случае, дышит и вроде бы в сознании!
– Вижу… И что же ты медлишь? – раздалось сверху. – Бери ее в седло!
– Как прикажете, господин.
– Да закутай хорошенько, возьми хоть мой плащ…
– Уж обойдусь своим… – буркнул тот. – Эй, Марк, ну-ка, снимай обмотки – девка босая, поморозится совсем! Давай, поживее, а то и я окоченею, ишь, ветер какой, будто ведьмы бесятся!
– Оставь, Ганс! – окликнул первый. – Давай ее сюда. Помоги, мне не справиться…
– Сударь, но…
– Делай, что я говорю! И давайте-ка, прибавьте ходу!
– А те трое?
– Небось не отстанут, – непонятно ответил мужчина. – Погоняйте!
Что делали со мной, я уже не чувствовала. Помню только, как меня подняли на руки и взгромоздили на лошадиную спину, а потом меня окутала тяжелая шелестящая ткань, еще хранившая тепло владельца. Ну а стоило мне немного отогреться, как я канула в беспамятство и не запомнила ни бешеной скачки («Погоняй, Ганс, погоняй!» – слышала я время от времени сквозь посвист ветра), ни того, что было потом.
* * *
Если я и приходила в себя, то ненадолго, и тогда в горло мне лились горькие настойки, бульон и терпкие травяные отвары. Все тело болело, будто меня избили палками, я горела и задыхалась, словно стояла у столба и под ногами у меня пылал костер…
