Ларч часто думал, что сумел пережить смерть своей жены Микры только лишь благодаря новорожденному сыну. Отчасти причина была в том, что ребенку нужен был живой, полноценный отец, который бы вставал с постели по утрам и весь день трудился в поте лица, отчасти – в самом малыше. Он был такой милый, такой смирный. Его лепет и агуканье звучали как музыка, а темно-карие глаза были точно как у его покойной матери.
Ларч служил лесником в поместье одного мелкого лорда, который жил на берегу реки в раскинувшемся на юго-востоке королевстве Монси. Возвращаясь домой после дня, проведенного в седле, Ларч почти ревниво забирал сына из рук няньки. Грязный, пропахший потом и лошадьми, он прижимал малыша к груди и, усевшись в старое кресло-качалку жены, закрывал глаза. Иногда он плакал – и слезы чертили светлые дорожки на его запыленном лице, но всегда безмолвно, чтобы не пропустить ни единого звука из тех, что издавал младенец. А тот наблюдал за ним, и его взгляд успокаивал. Нянька же все твердила: мол, как необычно, что у такого малютки уже такой сфокусированный взгляд.
– Не к добру это, – говорила она, – когда у ребенка глаза странные.
Но Ларч не находил в себе сил тревожиться. К тому же нянька и так волновалась за двоих. Каждое утро она осматривала глаза малыша – это было негласным обычаем всех родителей в семи королевствах – и каждое утро вздыхала с облегчением, убедившись, что ничего не изменилось. Ведь если ребенок засыпал с глазами одного цвета, а просыпался с разными, значит он был Одарен. А в Монси, как в большинстве из семи королевств, Одаренные дети сразу же объявлялись собственностью короля. Редко когда семьям удавалось увидеться с ними вновь.
Прошел год со дня рождения сына Ларча, и с его карими глазами ничего не случилось, но нянька все не бросала своего бормотания. Она, мол, слышала, что у некоторых Одаренных цвет глаз меняется позже чем через год, и вообще, с Даром или без него, Иммикер был необычным ребенком. Только год, как появился на свет, и уже мог сказать, как его зовут. К пятнадцати месяцам малыш начал говорить простыми фразами. Где-то между годом и полутора годами потерялась по-детски неуверенная речь. Вначале, еще только нанявшись к Ларчу, нянька надеялась, что ее забота поможет ей заполучить мужа и крепкого, здорового сына. Но теперь ее пугал этот малыш, который сосал ее грудь и при этом разговаривал, словно маленький взрослый, да еще каждый раз, как его нужно было перепеленать, сам связно объявлял об этом. В конце концов она отказалась служить у них.
Ларч был рад, что эта вечно мрачная женщина ушла из их жизни. Он соорудил переноску, чтобы сын висел у него на груди, пока он работает. Отказывался выезжать в лес в холодные, дождливые дни, перестал пускаться в галоп. Он меньше работал и то и дело прерывался, чтобы покормить Иммикера, дать ему поспать, сменить пеленки. Малыш все время что-то щебетал: спрашивал названия растений и зверей, сочинял бессмысленные стишки, к которым Ларч прислушивался изо всех сил, – они всегда так его смешили.
– В небе летать и на дереве жить – нравится птичкам птичками быть, – рассеянно напевал мальчик, постукивая ладошкой по руке отца. Потом, через минуту, позвал: – Отец?
