До прилива
Не надышалась еще тобой, постой!
Мне бы глоток
и горсть,
чтобы потом с собой.
А столетий пение под рукой
пульсом,
и по артериям бьёт всё чаще.
Только бы тише —
вырваться из морей;
только бы выше
и легкие до предела.
Задержаться бы в этом,
остаться морской волной
до прилива;
и мелкой галькой
щекотать твою кожу,
пока
не окажемся
под водой.
Море, которое лечит
Ночь выбивает пропасть меж тел, плечей,
Словно душой раздет и разбит. Ничей,
Рвёшься безумной чайкой, а до костей
Дождь пробирает до горечи, мыслеразрядом.
И обжигает нутро до последних вен,
Что выдыхаешь потом ртом остатки пен
Боли. Без стали сжаться под тяжестью стен
Крохотной спичкой, строчкой, свечой, но рядом.
А оглушительно-гулкий весь шар земной
Спрячет усталые плечи под тонкой мглой,
Спрячет усталые веки – вокзальной тьмой,
И все мои осколки в замерзших лицах
Оставит, не поправляя края и то,
Что обрушает потоками сверху в тон
Твоего голоса, проблеска тёплых волн,
Словно подобное море способно лечить нас.
Родинки (подпись морей)
Время кудри вертит посохом
У причала волне морской.
Мы сердца вытираем досуха,
И бросаем опять в прибой.
Мы – сожженные мачты. Ворохом
Оседает к ступням зола.
Мы друг друга ровняем порохом,
Под сплетением зеркала
Разбивая. И глохнут датчики.
Не отыщешь. Шум якорей…
У ключицы, на шее значится
Только подпись одних морей.
Пена
Ветер рождается в сумраке
прикосновением,
за берегами пролива
илом у стоп.
Я разбиваюсь о гальку
пеной
и слышу,
как меня не стаёт,
у раздетых
ног.
Мои корабли
Соль, горечь морей, щекочут рецепторы.
Мне же съеденной шхуной приливами, быть.
Эскорты морями затоплены. Где бы ни плыть,
опущены якоря, и воплями
приходят шторма: намеренно мерзнуть и стыть.
Горечь пен морей… Мы подклеены скобами.
И привыкаем к ней с бирками: «Битый корабль».
Снова по праву растрачены старые поводы:
только б декабрь, беспомощными побыть.
Что ж… Впитывать гавани стойкие ароматы
я научилась, чтобы их запоминать.
Мои корабли уплывают опять крылаты.
А я буду жить, пока буду их
ощущать.
Океан и небо
В своем спокойствии океан, усмиряя волны, хранит свои глубокие воспоминания: о тебе, о мире и о небе. Полным дыханием слышится вечность в глубинах вод, пока ты спишь и пока не ведаешь, что океан всегда отражает цвет и характер неба. А небо же, в свою очередь, учится черпать весеннюю тишину из его ласковых волн. Бурям же остается вести по планете, как в карманах, запыхавшегося почтальона, только один его шепот, только одну весточку о том, что тяжёлые тучи скоро рассеются в объятиях солнечных лучей.
А небо и океан, не определяя своего бесконечного времени, повесят на плечах один цвет лазоревых улыбок, растворяя в своей бескрайней сущности такую далекую и такую недосягаемую полосу горизонта, которая не перестает гореть на твоих губах.
Вынырнуть бы
Скорее вынырнуть бы… Однако,
с места не сдвинется, пока
дна песчаного не коснется рука.
Меняется окружение: «Что ты?! Просто вода!»
Десятый понедельник, пятнадцатая среда
всё еще там.
Скорее вынырнуть бы… Нет, еще не пора —
ей кажется.
Пусть будет небо
любого цвета:
от ярко-желтого до серо-голубого, она
всё ещё тонет. Тонет и тонет, сама уже как вода,
объятая глубиной.
Через толщи
даже солнце,
как маленькое пятно, c пятак.
Её города – рельефы чужие.
Вдыхать уже перестала, как
пятнадцать меняющих сред.
Хоть и вся атмосфера —
пособие, вроде, как лучше обидеть, солгав.
А ей… Ей нравится в нём тонуть, как в море,
без измерения лет.
И не важно, какой рассвет,
да, и небо любого цвета:
от ярко-желтого до серо-голубого там.
Она все еще тонет и тонет в нем,
как и всегда. И вынырнуть бы,
да только единое всё для неё здесь,
и даже душа
на двоих.
Река
Отражение мокрых линз
безысходностью обожжёт
веко, скулы, ключицу, рот,
с неба горечью тонкой вниз
