Я встречаю нагие тела,
Посиневшие в рыхлом снегу.
Я минуты убийств стерегу.
В Брюсов
День не задался с самого утра, хоть лесным зверем вой.
Сначала у кухарки что-то подгорело, и чад проник в комнаты жильцов. Рано утром коллежского асессора Ивенского, второго пристава Сыскного отделения Московградского Управления полиции[1] разбудили дикие вопли денщика Захара: «Горим! Горим, ваше высокоблагородие! Спасайтесь!» Роман Григорьевич выскочил полуодетым в холодный коридор, и к некоторой даже досаде своей выяснил, что спасаться нет нужды. Хозяин пансиона лично бегал от двери к двери, успокаивая встревоженных жильцов: «Господа, господа, не нужно паники! Случилась маленькая неприятность на кухне! Вашей безопасности ничто не угрожает, господа!» Роман Григорьевич плюнул и вернулся в моментально остывшую постель, но сон больше не пришёл. С полчаса поворочавшись, молодой человек встал, позавтракал удивительно невкусной яичницей и нехотя побрёл на службу. Почему нехотя? Да потому что в такой день хороший хозяин и собаку-то из дому пожалеет выгнать!
На дворе был холодный злой ноябрь. Уже полмесяца держались крепкие морозы. Давно стала Яуза, и лёд на ней выдерживал тяжело гружёную телегу. Почва промёрзла так, что землекопы с Немецкого кладбища запросили у городского начальства прибавки к жалованью, и, по непроверенным слухам, даже получили таковую. Ветер дул с севера, выстужал жильё, гонял по дворам тучи сухой колючей пыли. Пора бы выпасть снегу, а он всё не выпадал. Город стоял серый и грязный, даже центральные, богатые районы его являли собой унылое зрелище. Незамощённые улицы дальних окраин обледенели от помоев, и тела нищих, замёрзших за ночь, и несчастных, прирезанных на Хитровке, так и валялись во всём своём безобразии, ничем не припорошенные. Из лесу потянулись к городу оборотни – грызть лёгкую добычу. По сугробам-то не сунешься – живо выследят полицейские егеря. То ли дело по мёрзлой земле, следов не оставляя… Страшно было в городе тёмными непроглядными ночами, днём же – уныло и безотрадно. А предсказатели, состоящие при городской управе, изо дня в день сулили большую метель – за что только им, шарлатанам, деньги платят!
«Скорее бы лёг снег! Что может быть противнее зимы без снега? – с тоской думал Роман Григорьевич, кутаясь в холодный форменный плащ. Плащ стоял колом и не грел. Ветер бил в лицо, на зубах хрустела пыль… Вот ляжет снег, и тогда можно будет добыть из сундука тёплую шинель с меховым воротом, сменить кожаные сапоги на войлочные, надеть рукавицы вместо щёгольских, но совершенно бесполезных на морозе перчаток… «Если на днях не выпадет снег – перейду на зимнее обмундирование без приказа, на свой страх и риск! Или вовсе явлюсь в партикулярном, будто простой надзиратель, да так и поведу приём! И пусть хоть со службы увольняют! Сколько можно мёрзнуть в осенней амуниции, народ смешить?»
…А упомянутый народ уже толпился у дверей отделения, несмотря на ранний час и лютый холод. Двери были заперты. Странно! Неужели он явился на службу первым? Отродясь такого не случалось! Господин Ивенский отнюдь не был ранней пташкой. Откровенно опаздывать он себе, конечно, не позволял, но всегда приходил в самую последнюю минуту, так что даже старшие сослуживцы неизменно его опережали, о нижних чинах нечего и говорить. Но сегодня он действительно был первым… Ах, да! Всё дело в неурочном подъёме. Ведь чуть не на час раньше времени встал – такая досада!
– А ну, р-разойдись! – срывая зло, прорычал Роман Григорьевич на просителей и забарабанил в дверь окоченевшим кулаком. – Дежурный! А ну, отворяй, чтоб тебя! Дрыхнешь, паразит, на посту!
За дверью послышалось движение, а потом и голос.