Подхватив тетрадку с рецептами и свежесвязанную кофточку, Женя ловко прыгнула в туфли Цебо из «Детского мира» и крикнула:
– Рома, Юхан! Мальчики! Я убежала к Сафоновой! Не скучайте! – И хлопнула дверью.
Никто не отозвался. Юхан Захарович уже с полчаса как смотрел послеобеденный сон, сидя в кожаном кресле с журналом «Иностранная литература», а Ромка дудел в ненавистную дудку. Точнее, в флейту-пикколо. Чтоб ей…
Как только дверь за матерью закрылась, Ромка, не вынимая мундштука изо рта, перебрался на подоконник и с нетерпением уставился в окно. РАЗ-два, три, РАЗ-два, три, РАЗ-два, три… по расчетам трех четвертей Женя должна была уже промахнуть лестничный пролет и поставить туфельку тридцать четвертого с половиной размера на ступеньку четвертого этажа. РАЗ-два, три… Пятачок перед подъездом пустовал, а это означало, что на мамином пути к Сафоновой кто-то встретился. Не иначе как Мурка-Гитлер. Ромка тотчас представил сцену, как переваливающаяся с боку на бок Мурка, вся обвешанная сумками, ловит в полете за край рукава его почти невесомую маму:
– Здравствуйте, Марьгеоргевна, – говорит Женя Ромкиным голосом.
– Здравствуй, здравствуй, Женечка. – Мурке достается противный голос карлицы-горбуньи. – Женечка, что я тебе хотела сказать: в девятом квартале выбросили венгерских куриц! Подожди! – Соседка долго роется в связанной из овощных сеток авоське и достает добычу. – Вот, глянь, какая красавица! Не то что наши синие птицы! Срочно отправляй туда Ромочку! Просто срочно! Нечего дома сидеть, симфонии разводить! Взрослый уже парень! Пора ему начать понимать, что к чему! А ты, вместо того чтобы объяснять, взвалила на себя двух здоровых мужиков да родню чужую в придачу. Посмотри на себя! Кожа да кости!
В общем, Мурка Рому бесила. И не только его. Вся дворовая компания терпеть не могла Марью Георгиевну и ее сына Георгия – взрослого дяденьку, обретавшегося у мамкиного подола. Любить Мурку-Гитлера было совершенно не за что. Во всяком случае, не за вечно недовольное, брезгливое выражение лица. И уж точно не за нотации, что читались любому, кто попадался на ее пути. И, конечно, не за толстые губы, криво накрашенные яркой помадой, не за удушливый запах духов «Красная Москва», не за крупный нелепый бант в жидких волосах, не за повышенную болтливость, не за… Однако основная причина неприязни крылась в том… (и Адольф Гитлер имел к тому прямое отношение) … в том, что Мурка гоняла всех от палисадника, который она разводила под окнами своего третьего этажа.
Круглый год, не считая зимы, на Муркиных клумбах что-либо цвело. Еще не успевал сходить снег, а из расколов талых сахарных голов уже выглядывали голубые и белые подснежники, набирали бутоны оранжевые крокусы. Только отходили крокусы – их сменяли разноцветные, от нежно-розового до густо-фиолетового, гиацинты. А какие тюльпаны выгоняли ко Дню Победы Марья Георгиевна с сыном! Один к одному! Алые, с острыми, точно языки пламени Вечного огня, кончиками лепестков! «Огонь» полыхал в окружении нарциссов четырех сортов. На первой клумбе цвели желтые с белыми рыльцами. На второй – наоборот, белые с желтыми рыльцами. На третьей красовался Женин любимый сорт – жемчужный цветок с сахарной гофрированной трубочкой в форме колокольчика. На четвертой клумбе размещались самые изящные представители семейства амариллисовых: мучнисто-белые с плоской оранжевой сердцевинкой и красным кантом по ободку. Под последний звонок распускались бордовые и лавандовые пионы. Их запах смешивался с двумя кустами махровой сирени по углам палисадника. И как, спрашивается, можно совладать с собой да не покуситься на такую красоту? Но Мурка с сыном зорко следили за всеми, кто приближался к их владениям. Исключения не делались никому, даже дворовой любимице – собаке Дуське. Для Дуськи и ее хвостатых приятелей у Мурки всегда наготове стояла кастрюля с водой. Для всех остальных – визгливая, с надрывом, оглушающая отповедь, накрывающая звуковой волной весь квартал. Действо сопровождалось выбросом правой руки вперед и пронизывающим пространство указующим жестом, что у любого советского человека рождало прямую ассоциацию из кадров военной кинохроники: «Дойчен зольдатен унд офицерен!» Если Адольф Гитлер в пламенных речах с трибуны во всех грехах обвинял евреев и большевиков, то Марьгеоргевна с высоты третьего этажа не ограничивала себя ни в чем. Ни в национальном, ни в социальном, ни в возрастном, ни в каком-либо еще плане. Если бы она клеймила только одного нарушителя территории – это еще как-то можно пережить, но в Муркином разносе принимали участие все члены семьи охочего до цветочков подростка, а также друзья, гости и случайные знакомые. С указанием дат и времени суток. За это Мурку не любили и все остальные жители квартала.
