К сорока пяти годам Халил Замир имел устойчивую славу безотказного работника и горького пьяницы. В славном портовом городе Эрионе эти два определения друг другу не противоречили. Десятники, которые сколачивали бригады для разгрузки судов охотно нанимали Халила, поскольку точно знали, он будет усердно таскать мешки, осторожно, почти не дыша, выгружать бесценные катайские вазы, аккуратно складывать на устеленные белым мехом горного барса повозки штуки тончайшего полотна, которое делают восточные варвары. И, что самое главное, никогда и ничего не украдет.
А то, что, получив причитающиеся медяки, он пропьет их в одном из ближайших кабаков (скорее всего в "Фиолетовом осьминоге"), это десятников нисколько не волновало. Ведь проспавшись неутомимый в работе пьяница снова придет к причалам и будет вежливо спрашивать, нет ли у почтенных господ работы для недостойного Халила?
Был Халил мужичком невысоким, но очень крепким и жилистым. Иначе и грузчиком бы его никто не нанял. Из имущества владел лишь маленькой хижиной, сложенной из плавника еще его отцом. Правда, ночевал в ней Халил очень редко, поскольку "Фиолетовый осьминог" был совсем рядом с причалами, которые облюбовали торговцы шерстью. А когда ноги заплетаются, в глазах плавают две луны, вместо одной, которой надлежит быть на небе, и имя Великого ты выговорить не состоянии, тюки с шерстью – прекрасное ложе! Уже давным-давно караульщики перестали гонять Халила, а порой и провожали его к ближайшему навесу и укладывали отсыпаться. Все знали – честнее в порту человека нет.
Просыпался Халил всегда очень рано и похмельем почти не мучался. Только истома и нежелание двигаться сопровождали его пробуждение. И потому несколько минут после того, как выплывал он из объятий сна, лежал грузчик неподвижно созерцая небо. Или матерчатый навес. Или прохудившуюся крышу своей убогой хижины.
Сегодня – навес.
Неподалеку тихо шумели волны. В порту стояла тишина, из чего Халил заключил, что час был совсем ранний. Даже для него. А потому потихоньку перекатился на бок и посмотрел, под каким именно навесом он вчера уснул. Оказалось – под самым крайним. Чуть дальше портовая бухта изгибалась и переходила в почти пустынный пляж, и, затем, в пологий склон холма, заросшего деревьями и низкорослым колючим кустарником с ветками крепкими, будто железные прутья, и тёмно-зелеными, почти черными, листями. Сквозь буйную зелень можно было различить белые стены далеко друг от друга отстоящих вилл, от которых вниз, к морю были проложены ухоженные тропинки, не нарушающие однако общий вид холма. Халил точно не знал, кто живет в этих виллах. Лишь иногда видел он, как спускаются по тропинкам к крепким частным причалам важные мужчины в дорогих одеждах да немыслимо красивые женщины, увешанные драгоценностями, сверкающими на ярком солнце так, что глазам было больно. Обязательно их сопровождали, обычно чуть впереди и чуть позади, слуги с оружием в руках. Халил даже не подходил в такие моменты близко к морю.
Боялся. Больше всего не слуг даже, а женщин. Слишком уж они красивые были, как будто и не живые люди вовсе, а духи, из тех, что живут в развалинах древних городов высоко в горах Правда, бабка рассказывала, что такие духи не отходят далеко от своих развалин, но все равно… лучше не рисковать.
Неожиданно грузчик услышал тихий плеск. Потом что-то негромко стукнулось о причал.
Не иначе, лодка. – подумал Халил. – Это кто же в такую рань? Да и откуда?
И он осторожно, сам не зная почему, ведь все в порту его знали, высунул голову в щель между двумя мешками.
На причале, около большой лодки, похожей на те, которые Халил видел около военных кораблей, стояло несколько человек в темной одежде. Что-то показалось в них странным, но грузчик, голова которого соображала после вчерашней попойки очень медленно (да и трезвым он тоже не отличался сообразительностью) не мог понять что именно. Люди выгружали из лодки длинный и явно очень тяжелый ящик.
