*1*
– А еще по потолку пустим гирлянду, чтоб она свисала с колонн и светила, словно мерцающие огни. Дорогой, это будет событие года, я уверена, что бал-маскарад еще никто здесь не проводил.
Конечно, не проводил. Моя мать будет первая, кто за четыреста лет, что стоит эта усадьба на юго-западе Англии, устроит в ней бал-маскарад в новогоднюю ночь.
Пригласив всю аристократию, что живет в округе, а на местном кладбище, что за старой часовней, перевернутся покойники.
– Николь? Ты почему не кушаешь? Овсянка великолепная, Генри, у нашего повара золотые руки.
Генри мило улыбается, берет мамину ладонь, нежно гладит, целует, а у меня желудок крутит от этой нежности, и великолепная овсянка готова попроситься обратно.
– Это у тебя золотые руки, любовь моя, а еще очень шаловливый язычок.
– Господи, можно без всего этого хотя бы за столом?
Смотрю в окно, в столовой их целых три, высокие, под самый потолок, за ними идет снег и простирается огромная равнина, которая тянется до самого леса. Не считая повара, служанки, шофера и садовника, на просторах усадьбы, что занимает двадцать пять акров прилегающих земель, мы здесь одни.
Тоска.
Тоска и скука.
Скука смертная.
Кто сказал, что в Англии весело?
Только тот, кто здесь не был.
Но моей матери здесь нравится. Ей нравится все, особенно цена этой усадьбы и количество нулей, которыми исчисляется состояние ее любимого Генри.
Вообще, не понимаю, как она его захомутала?
Да так, что мужик в свои, скажем так, немолодые годы, да не просто мужик, а Генри Томас. Точнее, нет, не так – Генри Эндрю Рассел Томас, какой-то там виконт, дальше я забыла.
Так вот, перешагнув пятый десяток, этот обладатель поместья потерял голову и мозги от маминых ног и задницы.
– Николь, ты не заболела?
– Не называй меня этим именем. Ты знаешь, я это терпеть не могу.
– Очень красивое имя, не зря я его тебе дала, в нем есть что-то романтическое.
– Дома меня все называли Мэгги.
– Но теперь наш дом здесь, и ты Николь, как записано твое второе имя в свидетельстве о рождении.
Вздыхаю, с влюбленной женщиной спорить бесполезно, а меня на самом деле зовут Мэгги Николь Брукс.
– Так как ты себя чувствуешь, Николь?
– Отлично, – натягиваю на лицо улыбку, отрываясь от унылого зимнего пейзажа. Да, в Лас-Вегасе было гораздо веселее.
Именно в том Лас-Вегасе, что в Америке, в штате Невада. В городе порока и разврата, городе мигающих огней и царстве игральных автоматов и казино в пустыне Мохаве.
– Кушай овсянку, тебе полезно, и не забудь, в десять у нас тренажеры, а в три пополудни – йога. Ты совсем не занимаешься своим здоровьем.
– Хорошо, мама.
– Я просила не называть меня так.
– Я тоже просила.
– Не хочешь кашу, ешь яблоко.
– Не хочу.
Снова смотрю в окно, вожу ложкой в тарелке, размазывая овсянку. Да, у меня есть лишний вес, его совсем немного, но он есть, и мама постоянно мне так тактично на это намекает. Не то чтоб я комплексную, хотя да, это есть, если учесть, что я выросла в определенной среде, где перед глазами мелькали стройные ноги и подтянутые фигуры.
Я дочь стриптизерши, которая с семнадцати лет крутится у шеста и имеет идеальное подтянутое тело, даже после родов. А вот ее дочурка, наверняка пошла в папашку, которого в глаза не видела все восемнадцать лет своей жизни.
У яркой, тонкой, голубоглазой блондинки родилась девочка с карими глазами и темными волосами. Я иногда вообще думаю, что она меня нашла на улице и, пожалев, забрала себе.
Странно, что она не отнесла меня в приют или не сбежала из клиники после родов, за это ей стоит сказать «спасибо».
Бритни родила меня в восемнадцать, говорит, что не помнит от кого, стриптизерши часто подрабатывают проституцией, это очень опасная профессия. Но думаю, она просто не хочет вспоминать те времена.
