Женщина в распахнутой норковой шубке вошла в вестибюль жилого дома номер двенадцать на улице Чехова, прошла мимо консьержки, не замедлив шага, не ответив на почтительное приветствие толстой сонной девахи, выглянувшей из окна кабинки. Споткнувшись на первой ступеньке, ухватилась рукой за перила, с трудом удерживаясь на ногах. Сверху навстречу ей спускалась пожилая дама с рыжей пушистой собачкой на поводке. Она смерила неодобрительным взглядом женщину в норковой шубе, которая почти висела на перилах, опустив голову, словно прятала лицо или пыталась рассмотреть что-то на полу. Ощутив сильный запах спиртного, дама поморщилась, вздернула подбородок и прошла мимо, не поздоровавшись. Собачка собралась обнюхать мех, пахнущий улицей и снегом, но хозяйка дернула за поводок, и песику ничего не оставалось, как побежать следом.
А женщина в норковой шубке, словно собравшись с силами, стала подниматься по лестнице, останавливаясь через каждые две-три ступеньки и надолго застывая. Казалось, она мучительно пыталась что-то вспомнить. Поднявшись на третий этаж, женщина долго копалась в сумочке в поисках ключа, вываливая на коврик у двери всякое добро вроде квитанций, перчаток, блестящих тюбиков губной помады, монеток. Найдя ключ, она долго не могла попасть в замочную скважину – так дрожали руки. Наконец ей удалось отпереть дверь, и она вошла в темный длинный коридор, постояла минуту-другую, нашаривая выключатель. Захлопнула за собой дверь, так и не подняв выпавших из сумочки предметов.
В коридоре она сбросила шубу на пол, переступила через нее и пошла в гостиную. Движения ее напоминали движения автомата. Свет в гостиной она не зажгла, и там было почти темно. Она добралась до тахты, тяжело рухнула на нее. Повозившись, свернулась клубком, накрылась с головой пледом и закрыла глаза. В комнате стояла та особая тишина, которая бывает в пустых квартирах. Неясные звуки доносились извне, тикали старые высокие часы с башенкой, стоявшие в углу, – мерный глухой звук, который тут же подхватывало короткое быстрое эхо. Маятник, как светлый луч, ритмично скользил взад-вперед и казался живым. Женщина представляла себе, как сыплются горошины в жестяной таз, одна за другой, долго, бесконечно и безнадежно. «Часы, – подумала она, – как громко… громко…»
Она не знала, сколько прошло времени. Поздний вечер перешел в зимнюю ночь, подсвеченную неверным светом городских огней. В темноте выделялись длинные серые прямоугольники окон. Женщина отбросила плед, села, опустив ноги на звериную шкуру на полу. Потом, словно приняв наконец решение, подошла к серванту, открыла нижнюю дверцу, достала узкую продолговатую коробку. В коробке лежали разноцветные ароматические свечи. Она закрыла дверцу серванта, положила коробку на пол. Двигаясь на ощупь, по-прежнему не зажигая света, принесла из кухни спички и несколько обычных стеариновых свечей, которые держат на всякий случай в любом доме. Достала из коробки лиловую свечу, чиркнула спичкой. На стене, как в китайском театре теней, возникла громадная узкая колеблющаяся человеческая фигура с непомерно большой головой. Наклонив свечу, женщина накапала воска на пол, поставила свечу в мутную горячую лужицу. Достала другую, желтую, снова накапала воска на темный блестящий паркет, вдавила свечу в лужицу. Еще одна свеча, еще и еще… По комнате поплыли удушливые ароматы сандала, ванили, лаванды. Трещали фитили, метались по стенам тени… Одна, две, три – тринадцать горящих свечей, тринадцать неверных оранжевых языков пламени… Светящаяся дорожка через всю комнату…
Женщина стояла на пороге комнаты, рассеянно глядя на свечи. Они напомнили ей елочные свечи из далекого детства… Новый год, нетерпеливое ожидание, радость, какие бывают только в детстве, когда веришь в чудо, Деда Мороза и Снегурочку, в то, что исполнятся все желания… Ей даже почудился запах мандаринов и хвои… Она втянула воздух – нет, показалось. Ароматы горящих свечей причудливо смешались, и в комнате стало трудно дышать.
