Макс
Новенький терминал аэропорта кишит народом и гудит, как улей. Август – худший месяц для поездки в Крым, но выбора у меня не было. Это вынужденный приезд, второй за последние полгода.
Сияющую рожу друга видно издалека. Костик идет ко мне, широко раскинув руки и так же широко улыбаясь.
– Ля, какого красивого дядю занесло на наш забытый богом остров! – басит так громко, что на нас оборачиваются. – Ну ты как, братан? – обнимает.
– Приветствую тебя, мой друг Пятница, – обнимаю в ответ. – Сутки добирался, но жить буду.
– Ты в курсе, что Пятница – это баба? – шипит Костян, испуганно вертя башкой по сторонам.
– Да ладно? А ты книгу читал?
– Какую еще книгу? Это из старого фильма про Робинзона!
– Зря я в школе тебе списывать давал, – постукиваю его по плечу.
До седьмого класса мы с Костей Бариновым жили в соседних подъездах, сидели за соседними партами и ходили в одну секцию по кикбоксингу. Были, что называется, не разлей вода и при этом совершенно разными. Меня тянуло больше к знаниям и спортивным достижениям, Костика – к девочкам и безобразиям. Мы и выросли непохожими, и живем теперь на разных континентах, но дружить у нас по-прежнему получается.
– Как там в Кенгурятии?
Ставшую для меня родной страну Костян называет исключительно так. Он прилетал ко мне в гости и ничто не впечатлило его так, как прыгающий вдоль шоссе кенгуру.
– В Австралии зима и прохладно. В остальном норм. Как на острове? Движ есть?
– Еще какой! Отдыхающих столько, что канализация не справляется.
– То-то я чую, дермецом в воздухе попахивает, – смеюсь.
Мы как раз вышли из здания аэропорта. Воздух аж горячий, запах в нем витает специфический.
– А ты свои найки проверь! Кенгурушное дерьмо небось привез на подошве, – огрызается Барин.
Он фанат полуострова. Чуть что – с пеной у рта кидается защищать родной край и на любом празднике одним из тостов всегда произносит легендарную фразу «дальше Крыма нет земли, я проверял».
Мы подходим к его новенькой бэхе. Она фантастически переливается от фиолетового к ядовито-зеленому.
– Ух, ничего себе красота!
– Знал, что заценишь, – расплывается друг. – Четыре месяца ждал эту пленку. Девочки кипятком писают при виде моего хамелеончика. Вчера одна так впечатлилась, что сосала не хуже «дайсона»! – ржет. – Это пылесос такой модный, если ты не в курсе.
– Я знаю, что такое Дайсон. Но мать твою, Костян! На хрена ты мне это рассказываешь? Мне в твоем фантасмагорическом сосомобиле еще ездить, на этом самом сиденье…
– Ля, педант! Я только с мойки выехал, – обиженно фыркает Барин. – Или ты завидуешь? Тоже хочешь?
– Не хочу.
Костик запрыгивает на водительское кресло и на всю врубает климат-контроль. Усаживаясь рядом с ним на пассажирское, я стараюсь не думать, кто и как сидел на нем до меня.
– Не пойму. Что за цалибат у тебя?
– Целибат, – поправляю. – И я его не принимал. Секс у меня регулярный. Просто в отличии от тебя, я не испытываю необходимости присунуть каждой симпотной девице, проходящей мимо. Мне это неинтересно.
– А что интересно?
– Деньги зарабатывать.
– Так я их тоже зарабатываю. И трачу с удовольствием, в том числе на девочек.
– Отлично, Кость. Я разве против? У нас с тобой разные деньги и разное к ним отношение. Я считаю, что деньги должны работать и приносить другие деньги.
– Это скучно!
– А что в этой жизни не скучно?
– Любовь! Я вот любвеобильный, почти каждый вечер влюбляюсь. Это ж так кайфово.
– Ты путаешь любовь и влечение, бро. Влюбленность – это невроз навязчивых состояний и ничего приятного в ней нет. А через день менять телок – это промискуитет. Ты прекращай давай, так и болячку подхватить недолго.
– Благодарю вас, мистер Доронин, за наставление, – паясничает Костян, выруливая на дорогу. – Не понял, что за слово в конце вы сказали, но я погуглю.
