– Итак, вы ударили девушку по лицу. И после этого она разделась догола?
– Вот еще, не передергивайте. В лифте она только расстегнула плащ.
– Простите, вам не показалось, что она испытывала недовольство?
Человек за ширмой раздраженно заворчал:
– Что за ерунда, Милеша вела себя абсолютно естественно. Ей нравилось подчиняться.
– Что было на ней одето, кроме плаща?
– Серые туфли с такой, знаете… змейкой вокруг лодыжки. И кружевное белье.
– Хеви-пирс, тату, скрабстил, принты?
– Я же сказал – в лифте только расстегнулась. Был виден живот, со «светлячком» в пупке, и… Знаете, капитан, мне мешает ваше сопение и эта ширма. Мы что, не могли общаться через сеть?
– Господин Костадис, мне самому неловко, но сейчас как раз случай применения особой процедуры дознания. Общение в сети исключено.
– Мне неприятно. Мы словно прячемся друг от друга. Ладно, валяйте дальше, потерплю!
– Вы настаивали, чтобы Милена разделась? Вы ее ударили?
Вместо ответа человек за ширмой громко вздохнул.
– Господин Костадис, пока я не нахожу в ваших действиях ничего предосудительного. Порог насилия не был превышен. Но без заключения о полной безопасности мы не отважимся даже на пошаговый проход. А без вашего разрешения я могу исследовать только стрим девушки. Вы предоставите свой стрим для просмотра?
– Свои мозги ковырять не дам.
– Что ж, это ваше право.
Снова хриплый смешок. Человек за ширмой отпил воды из стакана.
– Здорово их тряхануло, да?
– Господин Костадис, как официальное лицо, я не могу давать личных оценок.
– Для дознавателя экспертного совета вы очень молоды.
– До того, как получить приглашение в Останкино, я отработал шесть лет в специальном отделе.
– Да ладно, я не хотел вас обидеть! Просто впервые вижу… точнее, впервые слышу открытого перформера.
– Никакой обиды. Господин Костадис, вернемся к лифту. Вы уверены, что это был ваш дом и ваш лифт? Возможно, стены поменяли расцветку, изменилась форма светильников, высота потолков?
– Вы знаете, что я не употреблял ни алкоголь, ни драг. Я не служу в полиции, у меня на ладони нет универсального принта. Как, по-вашему, я сумел бы пройти в чужой жилой блок?
– Как я понял, машину вел автопилот. Вы пытались проявить инициативу в машине? Можете вспомнить, что Милена вам говорила?
– Она вообще редко открывала рот. Я приказал снять гирлянду. У нее в волосах была очень милая гирлянда, настоящий фейерверк, но мне хотелось потрогать живую женщину, а не елочное украшение. Она послушалась и распустила волосы. Ладно. Тогда я приказал снять нижнюю часть комбинации. И чтобы при этом смотрела мне в глаза, не отрываясь. Милеша сделала, как я хотел. Она откинулась, подняла ноги вверх…
– Господин Костадис, не было ощущения, что она смеялась?
– Нет, я бы сразу заметил. Она была очень серьезна. Она… Вот вы работаете на корпорацию, а сами не понимаете простых вещей! Неужели не ясно, что клиент как раз и платит за искренность? Да кто бы купил у вас эти хреновы сценарии, если бы в них снимались обычные актеры?! Я сам приложил руку к индустрии. Уж как-нибудь отличу правдивое чувство от фальши! Понятия не имею, кем Милеша увлекалась месяц назад, и из какой деревни вы ее вытащили, но сейчас она влюблена в меня!
– Извините, господин Костадис. Вы не допускаете, что перформер может играть внутри сценария? Обычная женская хитрость, или, если угодно, каприз, коварство. И пожалуйста, не заводите себя так, иначе врач прервет нашу беседу. Я слушаю вас.
– Ладно, ладно… Я спросил Милешу, что она желает выпить. Потом протянул руку и ждал, пока она освободится от белья. Она подала свои прозрачные кружева, я положил их в карман. Затем мы подъехали к гаражу, пилот открыл ворота и вызвал лифт… Слушайте, молодой человек, эта девочка – всего лишь сценарный перформер. В чем вы ее подозреваете?
