По темной сырой улице спешно бежала молодая женщина. В ее руке была зажата маленькая ручонка ее дочки, которая, запыхавшись и вспотев, еле поспевала за мамой. Девочка не понимала, к чему такая спешка, и рассеянно глядела по сторонам.
Почти сразу ей на глаза попалась яркая витрина кондитерской лавки. Яркие огоньки красиво подсвечивали необыкновенное разнообразие тортов, пирожных, безе, тарталеток, эклеров, пахлавы, вафель с их невероятными кремовыми и сливочными цветами, яркими и аппетитными ягодами, шоколадной и кокосовой крошкой. И все это богатство стремительно отдалялось от девочки.
– Мама! – крикнула девочка одновременно жалобно и восторженно. – Посмотри, какие там пирожные! Давай купим!
– Не сейчас, моя дорогая, мы жутко торопимся.
– Но они такие красивые! Ты должна их увидеть! Ты сразу же захочешь их!
– Солнышко, если мы будем разглядывать все витрины подряд, то я опоздаю.
– Все подряд не будем, только с пирожными!
– Ты слышишь, что я говорю? Я опоздаю на работу, и меня будут ругать!
– Там сверху такая розочка из крема! Вкусная, наверное…
Женщина давно перестала слушать ребенка, лишь ускорила шаг. И вот она уже влетает в большое здание консерватории.
– Милочка, не позволительно так опаздывать! – строго отчитал ее грозный мужчина в костюме. – Концерт вот-вот начнется! Бегом переодеваться и на сцену!
– Можно дочка в гримерке меня подождет? – жалобно извиняясь спросила она его. – Совершенно не с кем ее сегодня оставить.
– Прийти в консерваторию и сидеть в гримерке? Нет уж! Я посажу ее в зал! – он взял девочку за руку и повел ее за собой, приговаривая: – Сидеть в гримерке, будучи в консерватории – дикость какая!
Девочку усадили на специально принесенный стул прямо по центру, в проходе партера. Оглянувшись вокруг, она едва слышно восторженно ахнула – так впечатлил ее концертный зал. Вокруг нее текла какая-то другая жизнь. Интеллигентная публика сидела в ожидании оркестра, служащие рассаживали последних зрителей, а на сцену уже вышел конферансье. Но девочка не обращала на них ровным счетом никакого внимания. Ее пленило внутреннее убранство зала. Ей казалось, что она – часть большого торта.
Свеженькие стены нежно-фисташкового цвета были словно пастила в обрамлении фигурного белоснежного безе, такого воздушного и легкого, что, казалось, оно парило в воздухе. Тяжелые портьеры были словно халва, лоснящаяся на свету. Стройные трубы органа за спинами оркестра выстроились точно вафельки, которые при любых манипуляциях с ними так же незамедлительно издают характерный звук. А деревянное оформление сцены – это, конечно, печенье, тающее во рту после глотка горячего чая. Кресла партера – бисквитный фундамент, пропитанный сладким сиропом. Изображения композиторов над сливочными балкончиками – хрупкие шоколадные пластинки с мастерски написанными съедобными портретами. Головы зрителей, торчащие над креслами, бесспорно, драже. Те, что в большинстве своем однотонные – арахис или, например, изюм в шоколаде, а те, что поярче – определенно монпансье. Веселые огоньки на большом пласте белой нуги сверху, а также между шоколадными портретами, рядом с кусками халвы – все они были свечками, которые венчали все это праздничное великолепие. Но апогеем была классическая музыка, которая сладко и легко укутывала, будто одеяло из сахарной ваты, отчего настало необыкновенное блаженство.
После концерта, когда девочка вновь увиделась с мамой и они, теперь уже неспешно, шли домой, она взахлеб делилась своими впечатлениями, вставляя в рассказ всевозможные кондитерские названия. Мама широко улыбалась, а увидев ту самую лавку со сладостями, в которую так звала ее дочь несколько часов назад, целенаправленно зашагала к ней под восторженные возгласы маленькой девочки.
