Ранним морозным утром 30 ноября 1966 года из общего вагона поезда, следовавшего в восточном направлении, на вокзальный перрон города Красноярска вышли два десятка молодых парней в немудрящей одежонке, не обремененных каким-либо иным переносимым или перевозимым имуществом. Это были призывники из сельских районов Томской области, получившие в данную минуту ответ на бывший до сих пор загадкой вопрос «Где будем служить?».
Сопровождающий офицер с перекрещенными пушками на петлицах построил группу на перроне и скомандовал: «В вокзал! Шагом марш!».
Так был дан старт моему марафону на долгие тридцать лет военной службы.
Вхождение в армейскую среду началось весьма оперативно.
Как только тронулся встретивший нас на привокзальной площади военный ПАЗик, по проходу между сиденьями двинулся нехилой комплекции боец в полушубке, внимательно, с легкой улыбкой на лице, оглядывая нашу «упаковку». В результате этого рейда он прибарахлился более или менее приличными аксессуарами из ранее принадлежавших нам, обосновывая свои действия вполне приемлемым аргументом «это вам все равно не пригодится». В частности, у меня он «выпросил» кожаные перчатки. Возражать никто и не собирался, несмотря на то, что еще на призывном пункте нам говорили о возможности отправки гражданской одежды домой посылкой, после прибытия к месту службы.
ПАЗик привез нас в расположение зенитного ракетного полка, где нам предстояло служить по шоферской специальности, поскольку каждый из нашей группы имел водительские права. Я получил права, пройдя курс обучения автоделу в процессе школьной учебы (в программу входило производственное обучение нескольким специальностям, по выбору).
Командиром этого полка был полковник Большаков, именуемый солдатами «Батей».
На первый день и последующую ночь нас разместили в ленинской комнате казармы, оставив без командирского присмотра и будто нарочно предоставив возможность более ранним ее поселенцам произвести детальную ревизию нашей одежонки. Бойцы второго и третьего годов службы заходили к нам познакомиться, поискать земляков, поспрашивать «как там на гражданке» и при этом забирали все, в чем еще можно было выйти «в свет», то есть в самоволку (это мы поняли несколько позднее). С меня ушла кроличья шапка, вместо ватной телогрейки мне дали старый замызганный бушлат, еще не плохие брюки заменили на чьи-то короткие штанишки, открывающие ноги почти до колена.
Последствия этой экспроприации, комичные и не очень, мы ощутили на следующий день, когда нас повели в баню. Представьте себе картину. На лютом морозе старшина ведет по городской улице толпу человек из тридцати молодых людей (к томской группе присоединили еще призывников из другого места) в немыслимом одеянии, дрожащих от холода, передающих друг другу шапки по очереди. Этакое дефиле клоунов под ироничными, и в то же время сочувствующими, взглядами горожан.
Отогревшись и смыв гражданскую пыль с ушей, облачившись в новенькое обмундирование, из бани мы вышли уже совсем другой колонной, готовые к испытанию тяготами и лишениями военной службы. Вскоре выяснилось, что тяготы эти не каждому оказались по силам. Приведу здесь только два случая, произошедших вскоре после начала нашей службы.
Сначала перерезал себе вены один паренек нашего призыва, еврей из Ленинграда. Его увезли в госпиталь, и больше мы его не видели.
Однажды вечером ко мне подошел боец, прослуживший уже два года, и попросил часы на одну ночь, якобы для похода в самоволку. Ну, какие могли быть возражения?
