Год 1991. Сентябрь
Тучи заволокли всё небо. Они мрачно колыхались над крышами и проводами, и такие же мрачные, озабоченные люди, поднимая на них глаза, поднимали воротники плащей и курток тусклых тонов, перекладывали из руки в руку тёмные зонты и спешили, стуча по асфальту каблуками, успеть скрыться в подземельях метро до того, как с небес на них хлынут свинцовые потоки дождя. Впрочем, мужчины и женщины, торопившиеся в тот день по городским улицам, и без того не особенно улыбались, а скорее отворачивались от встречных, пряча в воротники измученные лица.
Однако тучи продолжали висеть над неулыбающимся городом, так и не разродившись каплями влаги, и серая Москва-река продолжала плескаться, одетая в кандалы мостов, и капли воды не ударили в её поверхность, расходясь кругами…
Центр города был не просто мрачен – он был сумрачно и торжественно мрачен, словно камни чувствовали, что прощаются с великой и неповторимой эпохой. Гранитные набережные, величественные высотки сталинской эпохи, изящные вестибюли станций метро застыли в немом ужасе поражения, словно брошенные под вражеский сапог, не в силах защитить себя… Но нет, город не нёс следов ни бомбёжек, ни разрушений, город был даже чисто вымыт поливальными машинами с оранжевыми баками и голубыми кабинами. И только они, камни, не в силах двинуться с места, будучи встроенными в конструкции набережных, колонн и арок, несли в себе не понятую ещё современниками страшную печать великого Поражения…
И только над Красной площадью, полной говорливых иностранцев, страшным и непонятным диссонансом к происходящему, по-прежнему реял красный флаг с серпом и молотом в углу полотнища.
По набережной Москва-реки неторопливо полз троллейбус, водитель объявлял остановки, люди-тени выходили из салона и входили в салон, занимали места, утыкаясь в газеты или шелестя страницами журналов.
Ветер трепал обрывки афиш кинотеатров, гулял в стёклах разбитых телефонных будок.
Троллейбус повернул на улицу Димитрова и пополз к метро «Октябрьская».
На одной из остановок в салон вошла девушка семнадцати лет. Прокомпостировав талон, она улыбнулась пассажирам, но никто не только не ответил ей – никто не поднял на неё глаз.
Скривив губы, она присела на сиденье и стала смотреть в окно, на проплывающие за окном каменные здания, колонны и мосты.
Анна возвращалась из института, было ещё не поздно и даже светло, сумерки ещё только готовились поглотить сдавшийся без боя город, и жёлтые кленовые листья бесшумно ложились на тротуары последней осени Советского Союза.
В этот же момент по одной из аллей Лосиноостровского парка, расположенного на дикой северо-восточной окраине столицы, ехал по шуршащим листьям милицейский патруль.
Они заходили на последний круг по парку, в семь вечера капитану Белякову предстояло сдавать смену и идти домой, к жене, которая снова будет пилить и корить за безденежье… – Беляков подёрнул шеей, хрустнув усталыми суставами, и только потянулся в карман за папиросой «Беломора», намереваясь закурить, как вдруг услышал оклик сержанта:
– Товарищ капитан, там ребёнок плачет!..
Жестом приказав водителю остановить машину – ну что за… в последний час дежурства! – Беляков грузно выбрался из машины. В глубине темнеющего леса, действительно, надрывался детский плач.
