Я этим чувством уже век не болею.
Пусть всё отдал, но ни о чём не жалею!
И вопреки лечу всем автопилотам,
Живу назло гороскопам!
(гр. «Винтаж», слова – А. Кох)
У меня что-то с правым глазом. Нет, серьёзно, он просто не открывается. Помню, такое бывало в далёком-далёком детстве и тогда мама приносила холодную чайную заварку и промакивала ваткой. Глаз открывался и я снова улыбался новому дню. Что теперь делать, не представляю.
Хотя постойте. Рядом со мной похрапывает крепким деревенским сном Настюха – пекарь-кондитер со столичной фабрики, производящей крошащееся печенье. Если бы вы видели лапищи моей малышки. Они привыкли мять неподатливое тесто и лепить из него сложные куличики. А ещё жмякать кота. Не моего кота, а Андрюхиного. Ох, кажется, вы всё пропустили.
После возвращения из Албании, Сеня вернулся в Кобрин, ждать свою Кристинку, а Диметриус направился в Грецию по своим делам. Я же вернулся к родителям, пожил у них до Нового года, а затем переехал к Андрюхе, который как раз испытал очередной душевный коллапс из-за расставания с очередной женой – тренером по йоге. Он же и познакомил меня с Настюхой. Мы решили не дожидаться 14 февраля и устроили любовный марафон сразу после знакомства. Теперь мы вроде как встречаемся. Настюха переехала к Андрею (его трешка в спальнике это позволяет) и уже начинает компостировать мне мозги по поводу будущего наших отношений.
Я тычу её в бок. Глаз не открывается, а тереть его я не хочу. Настя причмокивает и поворачивается:
– Ну, чего тебе?
– У меня глаз не открывается.
– Что за хрень?
– Ты можешь принести воды или чаю, если на кухне остался?
– Сам сходи. Одним-то глазом ты видишь.
Люблю женщин. Не всех, разумеется, но некоторых обожаю. Настя одна из них. Её наплевательство по отношению ко мне настолько не скрывается, что подкупает своей искренностью. Я приподнимаюсь на кровати и сую ноги в резиновые китайские сланцы. Они оказываются розовыми, а значит принадлежат Насте. Встаю и выхожу из комнаты. Думаю, не зайти ли вначале в туалет, но боюсь промазать и следую на кухню. С чистой водой у Андрея напряжёнка, но вроде бы жидкость из водопровода в Октябрьском районе не вызывала нареканий у Минскводоканала, поэтому я начинаю промакивать глаз. Постепенно он отлипает, я включаю радио и заглядываю в холодильник. Со вчерашнего дня в нём осталась покрытая тонким слоем льда бутылочка пива «Хайнекен». Её участь предрешена. Я начинаю лакать пивко. По радио напоминают о скорых выборах в Палату представителей и завершают канцелярское объявление бодрым «будущее выбираете вы». Желудок тут же отзывается нервной резью и лезвиеобразной болью.
Я смотрю в окно на такие же «весёлые» панельки за окном, мирно гудящие электробусы и прислушиваюсь к лаю собак из расположенного недалеко приёмника бродячих животных. Предсмертная песнь готовых к усыплению «полканов» и «джеки». Ветер неспешно сметает с крыши снежную крошку. Я пристраиваюсь на широком подоконнике и начинаю думать о том, чем наполнить сегодняшний день.
Протяжно зевая, на кухню входит Настюха. На ней агрессивный пеньюар цвета феррари и мои резиновые сланцы тёмного оттенка. Она проходит к кофемашине и начинает варганить пробуждающее зелье. В такие минуты её лучше не трогать. Я спокойно потягиваю пиво.
– Как твой глаз? – спрашивает моя пассия.
Вместо ответа я усиленно моргаю ей. Настя начинает делать тосты и обильно намазывает их маслом. Ей чужды законы правильного питания и таких же «правильных» людей. Я принимаюсь жарить яичницу – себе и ей.
– Если Катька опять плюхнет две порции сахара в печенье, я застрелюсь. Ну что здесь такого сложного запомнить – одну порцию сахара на одно печенье. И это я не говорю про корицу…
