Алекс и я, мы вместе лежим на одеяле на заднем дворе дома тридцать семь на Брукс-стрит. Деревья кажутся больше и темнее, чем обычно, – листья почти черные и такие густые, что сквозь них не разглядеть небо.
– Наверное, это был не самый лучший день для пикника, – говорит Алекс.
И только тогда я понимаю, что да, конечно, мы не съели ничего из того, что принесли с собой. У нас в ногах стоит корзина с полусгнившими фруктами, на фруктах кишмя кишат маленькие черные муравьи.
– Почему? – спрашиваю я.
Мы лежим на спине и смотрим на полог из густой листвы у нас над головами.
– Потому что идет снег, – со смехом отвечает Алекс.
И снова я понимаю, что он прав – действительно идет снег, вокруг нас кружат крупные снежинки цвета пепла. И еще очень холодно. Дыхание облачками вырывается у меня изо рта. Чтобы не замерзнуть, я прижимаюсь к Алексу.
– Дай мне руку, – прошу я, но Алекс не отвечает.
Я пытаюсь пристроиться у него под мышкой, но его тело неподатливое, оно словно закоченело.
– Алекс, ну, пожалуйста, мне холодно.
– «Мне холодно», – механическим голосом повторяет Алекс.
У него синие потрескавшиеся губы, он, не мигая, смотрит на листья.
– Посмотри на меня, – прошу я, но Алекс не поворачивает голову, не мигает, вообще не двигается.
Внутри меня нарастает паника, истеричный голос все повторяет, что так быть не должно. Тогда я сажусь и кладу ладонь на грудь Алекса. Он холодный как лед.
– Алекс, – говорю я, потом уже кричу: – Алекс!
– Лина Морган Джонс!
Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность. В реальности вокруг меня раздаются приглушенные смешки.
На меня злобно смотрит миссис Фиерштейн, преподаватель двенадцатого класса в средней школе для девочек «Куинси Эдвардс», Бруклин, семнадцатый район, секция пять. Это уже третий раз на неделе, когда я засыпаю у нее на уроке.
– Раз уж от сотворения естественного порядка тебя клонит в сон, – говорит миссис Фиерштейн, – могу предположить, что поход в кабинет директора тебя взбодрит.
– Нет! – вырывается у меня.
Я произношу это громче, чем следовало бы, что провоцирует моих одноклассниц на новые смешки. Меня зачислили в «Куинси Эдвардс» сразу после зимних каникул, то есть чуть больше двух недель назад, а моя репутация стоит уже первым номером среди девушек со странностями. В школе меня обходят стороной, как будто я больная… как будто я заразная.
Если бы только они знали.
– Это последнее предупреждение, мисс Джонс, – говорит миссис Фиерштейн. – Вы меня поняли?
– Этого больше не повторится, – отвечаю я, старательно изображая покорность и раскаяние.
Я прогоняю от себя кошмар, который только что увидела, гоню мысли об Алексе, мысли о Хане и моей старой школе. Гоню прочь, как учила меня Рейвэн. Старой жизни больше нет, прошлое умерло.
Миссис Фиерштейн в последний раз бросает на меня гневный взгляд – как я понимаю, для устрашения – и снова поворачивается к доске. Лекция о божественной энергии электронов продолжается.
Лина из прошлого испытывала бы ужас перед такой учительницей – она старая и злая, похожа на помесь жабы и питбуля. Миссис Фиерштейн из тех людей, глядя на которых думаешь, что им нет необходимости проходить через процедуру исцеления. Невозможно представить, что она, даже если останется не исцеленной, сможет когда-нибудь влюбиться.
Но Лина из прошлого умерла.
Я ее похоронила.
Я оставила ее за пограничным заграждением, за стеной из дыма и огня.
