***
Что появилось сначала: Вселенная или мысль о ней? И если это была Вселенная, тогда что наделило мёртвую материю разумом? А если мысль, то кому она принадлежала?
Что происходит раньше: наблюдение неизвестного доселе явления или предсказание существования такого явления?
Насколько сильно свойства наблюдаемых феноменов зависят от предшествующей, пусть и не всегда осознанной готовности наблюдателя обнаружить именно эти свойства и эти феномены, возможность или даже теоретическая необходимость существования которых столь страстно жаждет воплотиться в реальности, что в итоге это и случается? Что, в конце концов, есть реальность?
Возможно ли, что чем сильнее мы хотим что-то разглядеть, тем более явственным это перед нами предстаёт; чем дольше вглядываемся, тем яснее видим? Всегда легче идти по проторённому пути, и чем больше идущих, тем уверенней шаг. Чем больше стоп отпечатывается на песке, тем шире тропа, хотя вокруг – необъятный простор: неисхоженный, неизученный, теряющийся из виду простор мироздания, из всей необъятности невообразимого переплетения путей которого мы замечаем ничтожную малость.
Возможно, то, что мы видим, видится нам именно таким только потому, что мы ожидаем увидеть именно это.
Справедливо полагать – с научной точки зрения, по крайней мере, – что мир подчиняется определённым законам. Можно предположить, что не все из них пока известны.
Но, быть может, на самом деле мы не открываем законы мироздания. Мы их создаём.
***
Бархатный мужской голос был задумчив и тих. В его звучании угадывалось что-то знакомое, близкое и страшное вместе с тем, но слов отдельных не удавалось разобрать – вкрадчивый шелест далёкого ветра.
Его собеседник был чрезвычайно взволнован: в сбивчивом дыхании слышалось с трудом сдерживаемое возмущение, голос дрожал, чеканя слова с яростью одержимого:
– Нет, Ир-Птак[1]! Суть познания состоит в созерцании и исчислении природных закономерностей, а отнюдь не в бездумном вмешательстве в естественный порядок вещей.
– Только в твоих идеальных абстракциях созерцание может быть чистым. В реальности наблюдение за объектом всегда предполагает его изменение.
– Какой вздор! И это говорит мудрейший из всех, кого мне доводилось встречать? Право, я не узнаю своего лучшего друга и наставника с тех пор, как ты заразился этой нелепой идеей об искривлении пространства и обратимости времени…
– Это была твоя идея.
Девочка не видела говоривших, но за мягкой интонацией того, кого звали Ир-Птаком, ей чудилась сдержанная полуулыбка.
Утомлённая непрерывным многочасовым чтением, она встала из-за письменного стола и, погасив лампу, шагнула к кровати, готовая, не раздеваясь, упасть и провалиться в сон, когда до неё донёсся приглушённый разговор. Она замерла на месте, вслушиваясь в странные слова, и бархатный голос, вкрадчивый и тягучий, как мёд, заворожил её непонятными речами, доносящимися одновременно издалека и совсем близко – но определить, откуда именно, не представлялось возможным. Страха она не чувствовала – лишь любопытство, хотя испугаться тут немудрено, ведь в комнате, кроме неё, никого не было.
Четыре часа утра. Будильник заведён на шесть. В восемь она должна быть на вступительном экзамене в физико-математический колледж. Время отдыха перед тяжёлым днём безнадёжно потеряно в мучительно-бессмысленных блужданиях уставшего взора по пляшущим строчкам учебника, которые решительно отказывались складываться в связный текст. Нужно подремать хотя бы пару часов, но разве уснёшь теперь – под болтовню из параллельного пространства?!
– Это лишь теория – беспримерно дерзкая, безумная, святотатственная! Я был самонадеянным глупцом, обольщённым складностью формул и стройностью суждений. Горячечный бред распалённого воображения, охваченного пожаром тщеславия!
