На улице с утра стояла сплошная пакость: небо затянулось ровной серостью без погрешностей, а ближе к обеду сентябрьские тучи превратили день в настоящие сумерки. Вот-вот польет с неба. Как же не любил Валерий Витальевич дождь, слякоть, сырость… Не успел подумать о мокропогодице, как лобовое стекло засыпали микроскопичные точки – словно по заказу заморосило.
– Я дурак!.. Я немножко сошел с ума.
Это ж надо, как его плющит, выражаясь языком младшего сына. Эмоции наружу, разговаривает вслух, да с таким театральным пафосом – самому противно. Вероятно, пьеса, не нарочно разыгранная им, должна была бы убедить самых черствых зрителей, что Бо́лотов говорит чистую правду и достоин жалости.
– Нет, я идиот, идиот… Надо мной все будут смеяться! Будут, будут! Сам смеялся, кстати, не раз. Ну зачем мне все это?
На самом деле убеждать некого, некому и оценить степень переживаний – насколько они правдивы, некому пожалеть его. Ни для кого не разыгрывался спектакль, нет. Болотов находился в салоне автомобиля один, общался сам с собой, потому и дал волю внутренним стихиям. Механически отмечая в уме дорожные знаки, сигналы светофоров, на автопилоте он жал на педали газа и тормоза – Валерий Витальевич доверял себе. Руль-то держал в руках чуть ли не с пеленок, скорей всего, и первые слова сказал не «мама» или «папа», а «машина» и «бензин».
Так что же делать ему? Болотову не хватало решимости разрубить узел, а он не трус, не слабак, не тюфяк. Но проблема… Но переживания… Но совесть… Эдак прямиком к инфаркту приехать можно, как раз в этом дивном возрасте (слегка за пятьдесят) сердце и дает сбой, особенно у мужиков. Впрочем, Валерий Витальевич здоровьем не обделен. Внешностью тоже. Удачей – безусловно.
– Тянуть не имеет смысла, – уговаривал он себя.
И кружил без цели в центральном районе да вокруг собственного дома, отменив все дела и удрав с работы. Ну, может быть, набирался смелости и сил разрушителя, ибо предстояло разрушить собственную жизнь… или не разрушить – каков будет выбор. На выборе он и застрял.
* * *
В тот же час пожилая сухощавая женщина, одетая с поползновением на шик в лиловое пальто в форме трапеции с большими накладными карманами и экстравагантную шляпу с широкими полями (несмотря на невысокий рост), нервно оглядела заросший тупик в парке. Странно, Вера Ефимовна засомневалась – туда ли попала. А ведь другого парка (к тому же в центре города), где стоит одинокая деревянная беседка, которой лет двести, нет. И никогда не было.
Деревья и кусты, раскрашенные в оранжево-багровые тона, выглядели безобидно, но это все равно не принесло спокойствия, бедняжка никак не могла отдышаться. Не заметив ни одной человеческой фигуры среди осеннего буйства, подернутого полупрозрачной дымкой тумана, Вера Ефимовна зашла в почти развалившуюся беседку. О, как хотела бы она, чтоб эта гнилая постройка исчезла, растворилась в тумане, тогда, возможно, свидание не состоится. Она до спазмов в горле почему-то боялась этого рандеву.
А предстояло ей встретиться здесь с… кем-то. Именно с кем-то, по-другому не скажешь. Это значит, Вера Ефимовна не знала, кто назначил ей свидание и зачем. Но она пришла. Не могла не прийти. Нет, она бежала, выбиваясь из сил, рискуя упасть замертво. И теперь реально ощущала величину своего потрепанного сердца, которое бешено колотилось, словно пыталось разбить грудную клетку и попрыгать вокруг хозяйки. В ее годы беготня и психические перегрузки чреваты непоправимыми ударами по здоровью.
Надо сказать, Вере Ефимовне давали намного меньше предательских паспортных данных. Она не старуха – о нет! Она дама, регулярно и тщательно следившая за собой – масочки, укольчики, мезотерапия, диетки, стильная одежда… И вот тебе уже всего лишь где-то как-то пятьдесят с малюсеньким хвостиком. Но это внешний фактор, на самом деле груз прожитых десятков давит на плечи, пригибает к земле поближе, будто намекая: скоро, скоро займешь свое законное место.
