Глава первая: Всеядность Homo sapiens не имеет себе равных под солнцем
Летнее утро началось по издавна заведенному порядку. Сергей Захарович Чепегин с незажжённой папиросой в зубах вышел на террасу, вступил на босу ногу в галоши и спустился во двор.
– Петька, куриные твои мозги, – проходя мимо меня, проговорил он сонно. – Что ты ни свет, ни заря горлопанишь на всю станицу, точно тебя режут…
От этих слов я зябко передернул плечами, а Чепегин, не дожидаясь ответа, пошаркал по росистой, испещрённой помётом домашней птицы мураве в дальний угол подворья и затворился в дощатом нужнике. На его голос из громадной собачей будки выбрался Чапай, длинношерстная кавказская овчарка, потянулся, зевнул – по-человечески, с подвыванием – и проводил хозяина преданным взглядом. Затем, опустив морду до самой земли и привычно сдерживая позывы, волкодав отправился по обыкновению метить территорию, обходя при этом стороной большое ореховое дерево с вкопанными под ним столом и скамейками: на это место хозяин наложил строгий запрет на отправление собачьих естественных надобностей. После этого Сергей Захарович до позднего вечера посадит облегчившегося любимца на цепь, иначе на подворье не сможет без робости ступить ни один пришлый человек, включая чепегинских кумовьев Владимира Ивановича и Марию Михайловну Ермоленко, живущих по соседству. Но даже и в железных оковах Чапай при виде чужих заходится глухим лаем, переходящим в астматическое хрипение. Домочадцев же пёс и днём и ночью непогрешимо отличает посредством зрения и обоняния.
За моей спиной снова хлопнула входная дверь в дом. На террасе в байковом, скромной расцветки халате и с непокрытой головой появилась Анна Константиновна, благоверная Сергея Захаровича. Она мелко и быстро, словно украдкой, перекрестилась в сторону станичного храма Успения Пресвятой Богородицы. До меня явственно донёсся её тяжелый вздох. Только у человеческого существа этот физиологический процесс впуска воздуха в легкие и его выталкивания выражает осмысленное чувство. У Нюры – так запросто звали в станице Константиновну – утренний вздох отразил в себе ужас первобытного человека, вышедшего после тревожного ночного забытья из пещеры на полный опасностей свет, который ещё только через тьму веков станет осознаваться как Божий. Перетёкший в кровь по наследству от далеких предков трепет перед зарождающимся днём – с его непредсказуемостью и непредвиденностью, нескончаемыми до века заботами о хлебе насущном и неясными, нестройными думами о душе – неизменно сопутствует пробуждению Анны Константиновны и предшествует её включению в беспросветную будничную суету сует.
Словно в ответ на её мысли из хлева раздалось трубное мычание Зорьки, зовущей хозяйку на утреннюю дойку; истерическое взвизгивание ненасытных прорв – кабанчика Борьки и свинки Хавки; разноязычное кудахтанье и гоготание полусотни кур, индеек, цесарок и гусей, просящихся разом наружу, а также колоратурное меканье молодой козочки Эсмеральды. Безмолвствовали только кролики в клетке. Нюра посмотрела в сторону отхожего места, где из топорно вырубленного в двери сердечка вился папиросный дымок, ещё раз вздохнула – как перед прыжком в студёную воду – и вернулась в дом за подойником.
Когда у меня случается досуг, я заполняю его размышлениями о том, о сём, о пятом, десятом. И главным образом о доместикации – одомашнивании человеком диких животных. Своими «куриными мозгами», как незлобиво ныне ругнулся Сергей Захарович, я всё же доискался истины: человек приручает «братьев своих меньших» не из пасторальной любви к телятам и поросятам, ягнятам и козлятам, цыплятам и гусятам. Пастырское попечение о них – это, прежде всего, предусмотрительное накопление, приращение еды впрок, свойственное далеко вперед заглядывающим плотоядным созданиям, наделённым человеческим разумом. Даже первая домашняя лошадь содержалась ради мяса и шкуры, кобыльего молока, а обратать её под седло или в упряжку додумались не вдруг. И вся эта буколическая идиллия с тучными стадами коров и свиней, косяками лошадей, отарами овец на зеленых выгонах, птичьими базарами курей, уток и гусей заканчивается их закланием, принесением в жертву человеческой неутолимой потребности в пище. На нашем подворье один лишь Чапай, далекий потомок волков каменного века, был выведен в ходе искусственного отбора не для съедения, а для охраны стад и жилищ. Но и псовые не избежали печальной участи попадать на человеческий стол. Странно только, хмыкнул я, что на протяжении веков людям удалось одомашнить не больше двадцати пяти видов животных.
