Утро Юрия Ивановича Шарова уже третий год начиналось не с добрых слов о нём, не с утренней гимнастики, а с тревожной мысли о предстоящем дне. Одним словом – обычно.
Он просыпался, усаживался на краю кровати, свесив ноги на пол, обувал тапочки, шарил рукой в чашке, стоявшей на табурете рядом, находил маломальский окурок и прикуривал от спички. Вытянув из него все, что было возможно, вставал и шёл на кухню. Там отламывал от чёрствой залежавшейся буханки кусочек хлеба, клал в рот и запивал из чайника, прямо из носика, остывшей кипячёной водой. Это был завтрак.
Двухкомнатная квартира, в которой проживал Шаров, требовала ремонта. Из мебели в ней оставались: односпальная кровать, табуретка, кухонный столик, да стул, который вот-вот готов был рассыпаться. Остальную мебель хозяин давно продал, чтобы расплатиться за тепло, газ, свет и воду, но всё равно оставался должен коммунальщикам приличную сумму. Электричество в квартире давно обрезали и грозились вообще отобрать жильё за долги. Соседи отвернулись от постоянного задолжника, обходили за версту, осуждая за аскетический, образ жизни.
Ему было сорок пять, но не бритый, не стриженный, выглядел намного старше лет, отмеченных в паспорте. Как же всё-таки ломает жизнь людей после семейного разлада. Этой участи не избежал и Шаров.
Раньше Юрий Иванович преподавал в школе математику. Тогда его уважали. Весёлый, отзывчивый, живя в уюте достатке без малого пятнадцать лет, воспитывал дочь, которую обожал больше жизни. Ответственно занимался с нею, прививал любовь к точным наукам, до тех пор, пока не лопнула по швам счастливая семейная жизнь.
Был неплохим педагогом и человеком хорошим, да и оставался таковым всегда, только сменил образ жизни интеллигента на безобидного бродягу – специалиста по поиску бутылок в мусорных ящиках. И кроме брошенной стеклотары не находил другой радости, и не слышал ни от кого человеческого сочувствия, и не ждал ни от кого помощи.
Первое время одиночества запил, но когда одумался, было поздно. Потерял любимую работу и не нашёл замены своему таланту, а может не захотел менять педагогические навыки на суррогатный ширпотреб и поддаться меркантильной, не свойственной характеру деятельности. В то время как почти все граждане разваливавшейся страна, брали в руки челночные сумки и кидались в чуждую прежде стихию торгового бизнеса…
Довольно скоро смирился с судьбой и уже не пытался ничего делать, чтобы вернуться к прежнему интеллигентному труду.
Дочка, которой было уже восемнадцать, училась в вузе, жила в общежитии потому, что не захотела квартировать ни с кем из родителей. Давно не посещала отца, отчего тому было горестно, больно и обидно.
Доев сухой хлеб с водой, он оделся, взял сумку и отправился на промысел.
Стояла жаркая летняя погода. Солнце палило нещадно. Кучевые облака, временами заслонявшие его, не могли принизить градусы накалённой атмосферы.
«Хоть бы дождь прошёл, – думал Шаров, проходя мимо пенсионерок, занявших с раннего утра лавку возле подъезда.
Кивнул пожилым женщинам, буркнул под нос банальное приветствие и пошёл через дворы, заглядывая по ходу в неприятно пахнувшие железные бачки. Так за нехитрым занятием добрался до окраины города. Вдали в километрах двух протекала речка. Шаров собственно и шёл в ту сторону, чтобы искупаться, освежиться, получить хоть какое-то удовольствие от нестерпимого пекла. Дойдя до излюбленного места, где часто бывал, разделся до трусов и уселся на травянистый берег, надев на голову соломенную шляпу, которая надёжно спасала от теплового удара.
