Константин Андреевич шёл по обледенелому тротуару, при каждом шаге опираясь правой рукой на широкий набалдашник трости. Ладонь при этом ныла, но он давно привык. Февральский ветер плевал в лицо снег и забирался под красный шарф крупной вязки. Левая нога в ботинке на толстой подошве упиралась в гряду слипшегося снега, который грейдер сгрёб на кромку дороги. По левую руку серели мрачные пятиэтажки, отстроенные в восьмидесятых, в одной из таких он когда-то жил. По правую тянулись двухэтажные старые дома, оранжевые, с белой отделкой. Мимо мелькнуло кафе, магазин канцтоваров. Редкие прохожие проскрипывали по снегу, с любопытством поглядывая на него и трость. Константин никого из них не узнавал. Отстранённо отметил про себя, что будет о чём теперь почесать языки жителям Быковска.Он знал, что скоро, когда начнёт темнеть, ладонь разноется так, что придётся идти, зажав трость в левой руке и опираясь на левую ногу. Но отказаться от лишней опоры всё ещё не мог – привык. Врач, что смог поставить его на ноги, объяснил, что нужно проходить не меньше километра в день, иначе мышцы перестанут держать сустав и прощай подвижность, здравствуй, инвалидная коляска.Сегодня придётся пройти поменьше. Намного поменьше. Только до автовокзала. Там уже подъедет такси – и прощай, чёртов Быковск. До дома он доберётся теперь только в сумерках. Будет ехать и смаковать снова и снова: вопль, перекошенную рожу брата и звон стекла.Боже, до чего же он ненавидел этот крохотный городишко! В каждом дворе, на каждой улице вспыхивали воспоминания о том, каким несчастным и беспомощным он был здесь.Он снова ощущал себя Костиком Журиным, снова ему было девять, а на дворе был июль девяносто четвёртого. Костик был мальчиком слабым, часто болел. Поэтому мог пересчитать по пальцам одной руки дни в месяц, когда гулял на улице, а не валялся дома с температурой. Поэтому друзья у него не водились: кому захочется дружить с тем, кто вечно кашляет дома? Самир уехал. Пашка себе нашёл другого друга.
В тот год мать перевела его в другую школу, поближе к дому. Костик сам себя
от счастья не помнил, когда его приняли в новую компанию, там и одноклассники
были: Толька Хорёк и Серёга Музыка. И всё было здорово, пока во дворе к ним
вдруг не подошёл его двоюродный брат – Богдан. Оказалось, что главным в
компании был он, а сейчас вернулся из поездки в Испанию. Вообще-то они с
Костиком не общались, даже на редких междусемейных посиделках, не здоровались
на улице. Обычное дело, когда на дворе девяностые и у одного мальчика только
мама крановщица, а другого родители – хозяева двух магазинов. У Богдана всегда
были шмотки по последней моде, а дома, говорят, даже видак и «денди». У него
всегда водились друзья: ему было на что их купить.
И с этого момента с каждым днём компания превращалась во что-то другое.
Богдан сквозь зубы рассказывал, как ревут раненые быки на корриде, и как
тореадора протыкают рогами насквозь. Показывал карты с голыми тётками и через
слово матерился. Это считалось круто. Шутки у пацанов становились всё похабнее.
В футбол больше не играли, не ходили купаться на канал, не пускали «блинчики»
кто дальше. А сидели у подъезда, плевали семечками и обсуждали, что у
проходящих девчонок под юбками и как их половчее задрать.
Однажды Богдану стало совсем скучно и он потащил всех на стройку.
Недостроенный дом на пустыре имел дурную славу: многих мальчишек отсюда увезли
с переломами, и родители настрого наказывали сюда ходить. В тот день вся
компания залезла на уровень третьего этажа. Богдан подошёл к краю плиты, за
которой отсутствовал балкон и сплюнул. Повернулся к Костику и прищурился:
