Поле жизни

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.

Новый Завет, апостол Павел, гл. 13. Первое послание к Коринфянам

Тверь (бывший Калинин), январь сорок второго. Разрушенный оккупацией город, врага прогнали, люди возвращались домой, как часто оказывалось – к пепелищу. Холодно, голодно, бесприютно, но надо как-то обустраивать жизнь.

Наш дом уцелел, но стёкла выбиты, и почти не осталось дверей. Непривычные к удобствам во дворе, да ещё и к лютой стуже, фашисты устроили нужник в нескольких комнатах первого этажа.

Нюра, соседка по коммуналке, предложила маме:

– Анечка, идите ко мне. В твоей комнате жить нельзя. Надо колун найти, чтобы дерьмо разбить – пол очистить. Дуня Сивер-ская обещала помочь. Я кое-что из своих вещей у Степановых нашла (люди добрые подсказали), так я пошла к ним. Вначале отказывались, но я припугнула, что обращусь куда надо, вернули одеяло, подушку и стул. Под лестницей две железные кровати, видно, ничейные, надо притащить – не на полу же спать! Сейчас с развалин деревяшек принесу, печку затопим, воды вскипятим. А то наши девчонки совсем задубели, как бы не заболели.

Мама с тётей Нюрой весь день провели в хлопотах. На толкучке у станции удалось купить ложку соли и два стакана крупы.

К вечеру блаженное тепло отогрело нас. В котелке поспела каша, ложка – одна на всех. Выпили горячего душистого настоя (целебные травки нашлись в мешке у тёти Нюры).

Сдвинули кровати, устроили ложе из верхней одежды и ещё из того, что бог послал.

Валя, дочка тёти Нюры, несмотря на уговоры матери, не хотела снимать валенки: «А вдруг воздушная тревога?» Наконец все улеглись, мою подружку сморил сон, она что-то бормотала, всхлипывала, на меня напал кашель. Этот неблагозвучный дуэт приглушался руладами могучего храпа Валиной мамы.

На следующий день наш «завхоз», не скрывая радости, с грохотом втащила в комнату зелёный сундук, опоясанный металлическими полосками:

– Спасибо, солдатик помог, а то бы не одолела. У Степановых еле отбила. Вот, Анечка, твой сундук.

– Нюра, ты перепутала, мой синий и с ручками. Надо обратно отнести.

– А я-то удивилась, чего это Тонька так озверела? Как же это я ошиблась? Плетёное кресло у них приметила – наверно, твоё, у них сроду такого не было. Надо разобраться.

– Прошу тебя, больше к ней не ходи, а то нас самих привлекут за разбой.

Тётя Нюра шутливо подняла руки вверх:

– Виновата! Исправлюсь. Самое главное – крыша над головой есть. Завтра сбегаю на фабрику, слышала, ткацкий цех восстанавливают – надо подсобить.

Думаю, как до деревни добраться: мать хочу привезти, нечего ей в землянке мёрзнуть, да и за детьми присмотрит. Окаянный фашист всё пожёг: одни трубы и пепел.

Иногда мысленно возвращаюсь в те дни и не перестаю удивляться, как я и Валя, шестилетние, выжили. Воздушные тревоги, вой сирен, бомбёжки, страх, привычное чувство голода лишали нас милых радостей детства. И долго весь этот ужас напоминал о себе кошмарными снами, а с возрастом, как последствие, – проблемами со здоровьем.

Мама тоже пошла на свою прежнюю работу – в бухгалтерию областного драматического театра. Ей обрадовались: