Расплелась повитель в огороде —
одолела созревший чеснок.
Серафима неслабая, вроде,
но она абсолютно не против,
чтобы кто-то пришел да помог.
А помощников нет – одинока.
Но не станет на долю пенять —
ни всерьёз, ни шутя ненароком…
Суетится поодаль сорока
да мяукает кот у плетня.
Все порывы подсобной бригады —
стрекотать и валяться в тени.
Серафиме работа – в награду,
ей большого богатства не надо —
были б смыслом наполнены дни.
У межи развесёлая Зойка:
«Приходи, пирожков напеку!
Испытаем, крепка ли настойка».
«Ишь, забыла, как прыгала в койку
к мужику моему, ходоку.
А теперь – дорогая подруга!
И надёжней ещё поискать!»
…Солнце золотом чертит по кругу.
Повитель и цепка, и упруга;
зелена, словно вдовья тоска.
Третий год муженёк на погосте.
По усопшему память светла…
На душе ни печали, ни злости.
И пойдёт Серафимушка в гости
к той, которой волосья рвала.
Опрокинут по паре стаканов,
самогон пирожком закусив,
«Шёл казак на побывку…» – затянут,
и по старой традиции станут
друг у дружки прощенья просить —
за подлянку, за драные патлы,
за измазанный дёгтем забор,
за года, что ушли безвозвратно…
Будет литься, немного невнятный,
двух заклятых подруг разговор.
Посиделки закончатся поздно.
Выйдет на небо месяц немой,
поплывёт в тишине коматозной,
и провиснут досужие звёзды,
провожая «гулёну» домой.
Всполошится ночная кукушка —
напророчит спросонья лет сто.
Усмехнётся казачка: «Болтушка…»
И совьётся на стылой подушке
вдовий сон повителью густой.
