Судьба человека непредсказуема даже в мелочах, из суммы переплетений которых она и складывается…
Год 1991-й. Нынче все для меня стало совсем иным. До сих пор не могу привыкнуть к простой мысли. Я – Председатель Совета Министров СССР в отставке, член Политбюро ЦК КПСС – тоже бывший… Завтрак, обед и ужин. Газеты, телевизор, книги. Читать, верно, стал много больше, нежели прежде. На столе книги философов, историков и экономистов, поэтов и прозаиков – современных и классиков, толстые журналы. Прогулки по лесу – тоже плюс, раньше только и дышал воздухом совминовских заседаний… Не очень частая радость общения с внуками: они – в Москве, мы с женой – за городом, лишь по выходным дням и видимся…
Теперь меня обволакивает непривычная тишина, от которой я за многие годы отвык. Она – во всем. Замолкли телефоны, исчез куда-то известный многим «рыжковский» поминутный распорядок дня, остались в прошлом бесконечные встречи, совещания и заседания. Немыслимо бурная деятельность вышла из жизни, как воздух из шарика. Некоторые из моих коллег и друзей врываются в эту тишину, они по-прежнему ищут совета, интересуются моим мнением о каждодневных событиях, просто по-человечески поддерживают своего премьера в не самую лучшую для него пору. Другие с оглядкой передают приветы и добрые пожелания – экс-премьер-то опальный… Очень немногие, но все-таки нашлись и такие, которые демонстративно прервали всякие контакты и начали жаловаться журналистам, как я был несправедлив к ним и как их спасал от меня Горбачев…
Надо было привыкнуть к новому ритму, какого не было никогда, с самых юношеских лет. Пришло время для осмысления собственной жизни, особенно тех лет, когда я возглавлял Правительство. Отдавать на суд общественности свои размышления через газеты и телевидение не хотел – слишком еще кровоточили раны, нанесенные ими в последний год моего премьерства. Поэтому мысли, анализ пережитого оставались в кругу семьи, близких друзей.
Проходят в памяти чередой отдельные эпизоды моей деятельности, а затем невольно думаешь и о том, насколько и как именно сказалась она на судьбах страны, что удалось сделать самому, вместе с моими соратниками, чего добиться не удалось, что радует душу и что ее отягощает… Ведь, казалось бы, даже частные порой решения становились потом немаловажными звеньями в цепи общего дела…
18 августа 1991 года (дата навсегда в память врезалась) в не слишком жаркое для конца лета воскресенье приехали двое давних и добрых знакомых, читаемых и уважаемых мною писателей. Сидели на веранде, пили чай или что покрепче, не суть важно, говорили, вспоминали, рассказывали. Гости – люди хотя и любопытные, но тактичные: с назойливыми вопросами не приставали, «государственных тайн» из меня не тянули. В какой-то момент разговор зашел о некоторых моих бывших коллегах по «коридорам власти». Бывшие члены Политбюро, велеречивые депутаты, крутые мэры, даже «первая леди государства» прямотаки завалили своими книгами магазинные прилавки и бесчисленные лотки у станций метро. Все спешили поведать миру свои мысли о сначала буксовавшей, а к тому времени уже агонизировавшей из последних сил перестройке.
– А вы, как всегда, помалкиваете, – упрекнул меня один из собеседников.
– Сказать нечего. Помните, у Новеллы Матвеевой: «Все сказано на свете, несказанного нет…» – отшутился я. Но серьезно настроенные гости шутки не приняли.
– А в декабре прошлого года, выходит, было что?
Вопрос прозвучал не без явного укора. Действительно, в декабре 1990 года на Четвертом съезде народных депутатов СССР состоялось последнее мое официальное выступление. В нем, в частности, было сказано:
«Я просто не имею права молчать, так как наряду с другими членами политического и государственного руководства несу огромную ответственность за все происходящее в стране. Потому говорить буду с предельной откровенностью в расчете на то, что наши соображения, оценки, видение выхода из создавшейся ситуации будут в какой-то мере полезны.
