человек навсегда остаётся светом, убийцы – тьмой.
пепел падает с сигареты, не до смеха. прострация.
когда вот так – был, и не стало,
а был же —
свой —
кажется, что не вынесешь.
но
нужно держаться.
держаться. что остаётся нам, далеким от космоса?
злость, опасная, точно пороховая бочка.
не тронь – рванет. жёлчь копится, копится, копится.
виноватого – в камеру-одиночку,
из сизо в шизо.
от «живого» до «жмурика» – тромб.
за четыре минуты новости разносятся по планете.
в голове взрываются сотни бомб.
и больше нет ни надежды, ни веры, ни даже света.
пришили оторванное, упаковали, переложили ватой,
огнеупорный человек в коробке из огнеупорной стали —
рассекает космос межгалактический шаттл…
полёт нормальный.
это нежное. так хочется думать. это вечное.
выбравшись из постели, дёргаешься под музыку.
лампочка с ослепительной мимолетностью разгоняет нечисть,
живущую в голове. неподъёмный груз твой.
снежинки вертятся. а тебе-то – что? закипает чайник,
в утренней суматохе выделываются камасутрой
заряжающие движения. зарядка, товарищ начальник —
неотъемлемая часть удачного утра.
вера, надежда и честь, гражданин начальник —
вот и всё, если не считать слабоумия и отваги,
что имеется за осунувшимися плечами,
украшенными погонами из бумаги.
некрепкий кофе, скорее даже вода – для некрепких нервов,
кривляешься, а за окном – метель бушует. вьюга.
ночь нежна, и она останется первой
ночью, когда круговая порука замкнётся в круг, а
дальше – тысячи тысяч таких же утр, изувеченных
снегом белым и кровью алой,
в бесконечной битве с бессмертной нечистью,
что мешает первыми добежать к финалу,
ленточку перегрызть… но пусть.
это всё – потом,
день только зародился, плывет бумажный
кораблик, и мы для него – глупые человечки, барахтающиеся за бортом.
ждём, что нам господин начальник теперь прикажет.
это вечное. так не хочется думать. ни о чем не хочется.
прыгаешь из утра вниз головой, расправляешь крылья.
выплывать, затерявшись в метели бессонного одиночества,
до скончания дней тебе, обломку космической пыли.
с кем говорить теперь отчаянно откровенно,
к каким вещам обращаться на вы и кому доверить
мысли,
журчащие в застоялых венах,
мысли, вылупившиеся едва, ещё не стеснённые перьями,
ещё не зажатые ни пальцами, ни щипцами,
без удушливых рук, сжимающих мертвой хваткой
горло, пока ты крутишься перед зеркалом, мнишь, что царь,
но по улицам пробираешься бдительно и с оглядкой?
даже в кино идёшь, садишься в такси с опаской,
перчатки стаскиваешь с пальцев, косясь налево;
новые строки щеки воспламеняют пунцовой краской,
пешки – с поля.
свободно ходит только белая королева.
ешь свой суп, и за то уже будь ему благодарен,
что стекает густой струей и теплится в пищеводе,
по сравнению с ним ты жалок, нелеп, бездарен,
тьма сгущается, овощи оживают и хороводят.
стулья – кривые призраки нотных грамот,
подкашивают колени. присядь, тебе не нужны проблемы,
и те, кого давно уже нет, скалятся с сотен рамок,
которыми украшал в порыве глухие пустые стены,
а теперь они смотрят из-под стекла на тебя с укором,
рюмки громыхают, трясущимися руками
разливаешь пойло – забыться, мысли гремят, как скорый,
петляющий по железным рельсам
под облаками.
никому не расскажешь. молчи, и, желательно, будь доволен.
таи возвышенное, сокровенное, не доверяй ни тумбе,
ни полкам, ни кактусу, ни даже вешалке в коридоре,
ни полу, что не ощущал ни вальс, ни фокстрот, ни румбу.
вздрагивай от резких звуков, покинув спальню,
рукописи сжигай, не занеся над ними карандаша.
опасность нынче воспринимается буквально.
и буквально – воздуха не осталось – нечем теперь дышать.
