Тёплый янтарный свет настольной лампы окутывал квартиру Волковых мягким сиянием, создавая обманчивое ощущение безопасности в этом уютном убежище среди бетонных джунглей Москвы. Двенадцатилетняя Лина расставляла фарфоровые тарелки с механической точностью, словно исполняя священный ритуал. Её маленькие, но удивительно ловкие пальцы аккуратно размещали столовые приборы, каждый нож и вилка занимали своё строго определённое место. Девочка двигалась с той особенной грацией, которая выдавала в ней дочь военного – каждый жест был продуман, каждое движение экономично и целесообразно.
Виктор Петрович наблюдал за дочерью из кухни, его массивная фигура казалась неуместно напряжённой среди привычных домашних звуков. Пар поднимался от кастрюли с борщом, наполняя воздух густым, насыщенным ароматом свеклы и капусты, но его руки предательски дрожали, когда он разливал чай в деликатные фарфоровые чашки – семейную реликвию, доставшуюся от бабушки. Дрожь была едва заметной, но Лина, чьи тёмные глаза всегда замечали то, что ускользало от других, уловила эту неуверенность в движениях отца.
Она видела, как он проверил замки входной двери один раз, затем второй, а потом и третий – его военная подготовка проявлялась в параноидальных ритуалах, которые стали их новой нормой. Квартира дышала уютной знакомостью: семейные фотографии в деревянных рамках, её школьные рисунки на холодильнике, потёртый диван, где они проводили вечера за просмотром телепередач. Всё это создавало резкий контраст с тем страхом, который просачивался в их убежище, словно дым под дверью.
– Папа, – тихо позвала Лина, откладывая последнюю салфетку, – столы накрыт.
Виктор обернулся, и на его лице мелькнула тень той улыбки, которую он дарил ей каждый вечер. Но сейчас эта улыбка была натянутой, словно маска, плохо скрывающая бурю эмоций под поверхностью.
– Хорошо, солнышко, – его голос прозвучал хрипло, и он прокашлялся, пытаясь придать словам обычную тёплую интонацию. – Сейчас подаю ужин.
Лина кивнула, но её внимательный взгляд не покидал отца. Она замечала, как он инстинктивно проверял расположение кухонных ножей, как его глаза скользили по окнам, ища тени, которых там быть не должно. В двенадцать лет она уже понимала, что взрослые иногда скрывают важные вещи, стараясь защитить детей от суровой правды мира.
Резкий звонок телефона разрезал искусственное спокойствие квартиры, словно лезвие. Виктор замер, держа в руках половник, и Лина почувствовала, как напряжение в комнате стало почти осязаемым. Телефон звонил настойчиво, каждый сигнал заставлял челюсть отца сжиматься всё сильнее, а костяшки пальцев белели от напряжения.
– Не отвечай, – шепнула Лина, хотя сама не понимала, откуда взялась эта интуиция.
Но после пятого звонка Виктор не выдержал. Он медленно подошёл к телефону, и когда поднял трубку, его голос превратился в опасный шёпот – тот самый тон, который превращал любящего отца в нечто куда более смертоносное:
– Андрей, ты совершаешь ошибку.
Лина замерла с ложкой на полпути ко рту, наблюдая, как лицо отца каменеет, принимая то выражение, которое она научилась бояться. В его глазах появился холодный блеск, который говорил о том, что Виктор Волков-бизнесмен отступил, уступив место Виктору Волкову-солдату.
– Слушай меня внимательно, – продолжал он, и в его голосе звучала сталь, – у тебя есть сутки, чтобы прекратить эту игру. Я не собираюсь повторять дважды.
Пауза растянулась на долгие секунды, и Лина видела, как мышцы на шее отца напрягались, словно он сдерживал себя от чего-то страшного.
– Моя семья – это красная черта, Андрей. Переступишь её – и я покажу тебе, что значит настоящая война.
