Каждый человек чего-то хочет от жизни. Когда мне исполнилось десять лет, я впервые задумалась – чего же хочу я. «Хочу стать известной!» – шепнул мне внутренний голос. Интересно, почему у людей такая тяга к славе? Тогда я не задавала себе этого вопроса, я просто хотела чего-то достичь. Оставалось определить – чего. То есть поставить цель, к которой я потом должна буду всю жизнь стремиться. Итак, я твёрдо была уверена, что, во‑первых, жизнь без цели – пуста и, во‑вторых, что за интересную, яркую жизнь надо бороться. Прежде всего – с собственной ленью, то есть практически с самой собой. Потому что из художественной литературы я знала, что все замечательные люди очень много трудились, прежде чем чего-нибудь достичь. Надо было только найти поприще, на котором эту лень преодолевать.
Искать я стала с помощью мамы, естественно. Выбрала самый подходящий момент, когда она с интересной книжкой завалилась на свой любимый диван, и пристала:
– Мам!
– А?
– Вот ты – когда была маленькой – ты мечтала стать знаменитой?
– Я?.. Я не мечтала. – Мама от книжки не отрывалась.
– Почему?
– Я не мечтала, я была уверена, что стану. – Книжка продолжала быть интересней разговора.
– Ну?.. И ведь не стала? – провоцировала я.
– Ещё всё впереди. Какие мои годы?
Мне-то казалось, что уже поздновато.
– А… кем? Ну, то есть в какой области ты собираешься стать знаменитой? Как кто?
Мама от книжки, наконец, оторвалась и посмотрела на меня в упор.
– Как это – как кто? Как мать гениального ребёнка, естественно.
– То есть как моя?
– Ну да. Но вообще-то, дорогая, «быть знаменитым – некрасиво… Не это поднимает ввысь. Не надо заводить архива, над рукописями трястись…».
Нашла, тоже мне, кого в пример привести, и опять углубилась в книгу.
– Хорошо ему было, Пастернаку, рассуждать, когда он уже и так был знаменитый поэт и Нобелевку ему присудили!
Мама поняла, что почитать ей не дадут, и рассердилась:
– Не спорь с классиками, а покажи, на что ты сама способна. И знаешь, хорошо бы ты не просто стала знаменитой (знаменитой ведь можно стать и из-за какого-нибудь скандала), а хорошо бы ты попутно приобрела какую-нибудь стоящую профессию – и вот в ней уже прославляйся, сколько душе угодно!
Я поняла, что добилась внимания, и воодушевилась:
– А ты как думаешь – где надо начинать пробовать себя?
– Там, где тонко.
– Как это?
– Ну, где тебе легче всё даётся.
Я уже знала, что, например, музыка мне даётся не очень. Пока я учила аккорды к песням – всё было отлично, но когда выяснилось, что ещё существует сольфеджио и прочее такое – я поняла, что стать великим композитором у меня не хватит никакого терпения. И в первом классе, когда училась на фортепиано, и после, когда училась играть на гитаре. На гитаре вообще не заладилось, потому что учительница выбрала меня в конфидентки и мы всё время говорили про любовь.
Поправляя мне постановку пальцев, она спрашивала:
– Как ты думаешь, если мы с ним видимся раз в неделю – это любовь?
Она была уже пожилая и довольно полная дама, и, по моим тогдашним представлениям о мировой гармонии, ей любовь вообще уже не полагалась. Поэтому, раз кто-то с ней виделся раз в неделю – и после, придя на занятия, она светилась, как сто тысяч солнц, наверное, это была любовь. И я честно говорила:
– Да.
И она у меня классику не спрашивала, а учила петь «Шаланды, полные кефали…» и всякое такое же.
Мы самозабвенно на два голоса распевали «Мой костёр в тумане светит», особенно то место, где «Вспомяни, коли другая…».
Потом я приходила домой, демонстрировала маме свои успехи. Мама тоже любила петь, поэтому «Шаланды» ей были ближе всяких там классических упражнений, и она считала, что я правильно учусь, хотя я знала при этом всего три аккорда. Но маме казалось, что и это хорошо, и это уже какое-никакое искусство. Так я и осталась на всю жизнь с тремя аккордами и с «Шаландами». Для хорошего настроения мне, в принципе, хватает. Но в смысле «знаменитости» это получился несомненный прокол, потому что ведь с такими знаниями знаменитой можно быть только в пределах собственной кухни.
