«Роман Елены Шмуляк «Фани Дюрбах и Статский советник». Продолжение
– Беги-и-и…
Вода под Мишкиными ногами хлынула через земляную насыпь, и мощный поток снес с пути ветки и бревна, старую телегу, мешки с песком – все, что накидали солдаты. Мишка едва успел вскарабкаться на вал. Сапоги, которые он бережно поставил на верхней кромке насыпи, чтобы не попортить, вмиг исчезли в хлынувшей воде. Вокруг орудовали лопатами мужики, швыряя в быстрое течение комья земли и песок. Но ничего не помогало. Бревна плотины ломались под натиском стихии, вздыбливались в бурлящем водовороте и с грохотом обрушивались в реку. Промоина расширялась. Еще немного – и нижняя улица города будет затоплена.
– Мужики, кидай, что под руку попадется! Хватай, что можно унести!
Рабочие и солдаты кинулись по дворам, сгребая все, что попадалось. Взгромождали на себя мешки с мукой и зерном, короба с углем, тянули сундуки с утварью, ломали заборы. Бабы выли и падали грудью на добро. Мужики орали на жен: "Дуры, все одно погибнет!" и сами тащили к промоине и сбрасывали вниз емкое имущество. Вода бурлила, поглощая скарб. Старший смотритель завода, обрусевший немец по имени Федор, командовал:
– Держись, братцы, подводы рядом!
Среди криков, воя женщин и грохота взбеленившейся воды едва слышался тонкий старческий голос: дряхлый удмурт с белыми длинными волосами и желтыми слезящимися глазами тряс посохом, стоя на валуне рядом с разрушенной плотиной, и кричал:
– Сазьтӥськи, окаянной! Азьпалзэ тодытыса веран быдэсмытэк – музъем усьтӥськиз. Шаман убиенный кыскиз ас понна – ваньмыз быремын[1]. Гоните чужаков с земли удмуртской, если хотите остаться живыми!
Смотритель, перекрикивая шум воды, скомандовал:
– Убрать смутьяна!
К старику кинулись солдаты, подхватили его под руки и стащили вниз. Ноги «смутьяна» безвольно скользили по грязи, а рот все еще был открыт, но криков уже не было слышно: старику двинули «под дых».
В конце улицы загромыхали долгожданные подводы с лесом. Мишка вздохнул с облегчением. Груженые телеги останавливались у края промоины, лошади испуганно били копытами и ржали. Их крепко держали за поводья по двое и по трое солдат, пока остальные скидывали в водоворот лес. Рабочие, по грудь в воде, заколачивали дыру в плотине.
Вскоре все телеги опустели. Вода, наконец, отступила. Тонкие ручьи еще пробивались сквозь груду деревьев, мешков и скарба, но уже не грозили затопить город. Люди смогли вздохнуть спокойно.
Мишка огляделся: мужики вокруг чумазые, лиц не видно, половина – босые. «Сапоги жалко!» – подумал он. Когда теперь такие выдадут… На заводе Мишка без году неделя – а уже дослужился до сапог: получил обувку в благодарность за участие в установке на шпиль заводоуправления часов – курантов. Тогда он упросил мастера взять его с собой наверх. По винтовой лестнице они добрались до площадки вокруг высоченного шпиля, на котором высился российский герб – двухаршинный золоченый двуглавый орел с тремя коронами, скипетром и державой и расправленными, словно обнимающими город крыльями. Солнце отражалось от его блестящей поверхности, слепило рабочих. Мишка уселся, как петух на оградку, на самый край узенькой площадки вокруг башни, зацепившись ногами за ажурную решетку, и озирал окрестности, пока остальные водружали огромные часы, приклепывая их по металлу. В этом весь Мишкин подвиг и состоял. Вот так, ни за что, получил повышение до подмастерья и награду – сапоги.
Зябко потирая одну босую ногу о другую, Мишка вспоминал, как год назад он вместе с конюхом Василием, получившим вольную за помощь в поимке убийцы, прибыл из Воткинска в Ижевск. Завод поразил парня: пылали жаром доменные печи, лились лафеты, ковалось оружие. Работу начинали спозаранку – в пять. Заканчивали в сумерках. Спали в рубленых домах, на полатях, по шестеро, а в жаркие дни – на полу, на казенных суконных одеялах. Но зато имелись баня, сад и оружейная школа, где таких, как Мишка, мальчишек обучали мастерству: гравировке, токарной обработке дерева и металла.
