1
В окне горят апрельские лучи —
На стуле сушат ворот вицмундира.
Висят ромашка с мятой у печи,
Огонь горит и в комнате не сыро.
Кровать за ширмой, шкаф в углу темнеет,
Не тесно здесь. Стол, стулья у окна.
В обоях светлых голая стена
Пейзажем зимней местности сереет,
Оставленным художником давно…
На скатерти чернильное пятно.
Второй этаж. Вот двор… Ступень крыльца
Встречает молчаливого жильца.
2
Сдаются в доме несколько квартир.
В одной хозяйка. Лавка скобяная
На улицу глядит. Весь в солнце мир,
В тени дворов лишь снег лежит не тая.
– И что со мной не так, – вздохнул чиновник,
На улицу рассеянно взглянул,
Убрал мундир и отодвинул стул, —
Мне двадцать семь уж лет в грядущий вторник,
А в частной жизни так же не везёт,
На службе проку нет. А жизнь идёт…
И, кажется, не то чтоб не учтив,
Иль безобразен, или же ленив…
3
Уж с юных дней романы я читал,
И полной смысла музыка казалась.
Я ждал, чтоб Бог дорогу указал
В искусство… Но ничто не изменялось.
Вот час настал стихам на свет явиться,
Когда вступил я в университет,
С надеждой, что его авторитет
Поможет мне на свете укрепиться…
Сначала жизнь нелепо шла тогда:
Всегда враньё, попойки иногда.
Порою хвалят удаль этих лет.
А был я счастлив? Я отвечу «нет»…
4
Вот вечер тихо город полонил.
Анфиса принесла мой тёплый ужин.
И не спросила, чтобы заплатил
За прошлый месяц… Всё отдал ей тут же.
С сапожником осталось расплатиться.
До жалованья надо бы отдать…
Не сразу всё, рублей хоть этак пять.
Он, кажется, не просит торопиться…
На небе-то совсем уже темно.
Пойду, пред сном открою чуть окно…
Какой хороший воздух по весне
Струится и играет в тишине.
5
На лестнице шаги, открылась дверь-
Кухарка за посудой воротилась.
– Скажи, Анфиса, может быть теперь
Уйти в отставку и, на Божью милость
Надеясь, выбрать в творчество дорогу?
– Илья Степаныч, что тебе сказать?
Терпенье. На него и уповать.
И камень обрастает понемногу
На месте… Лишь начальник у тебя…
Всё смелется, на том стоит земля.
Стихи твои?.. Бывает чудный стих.
Но что же делать? Как прожить на них?
6
– Быть может так, я сам того боюсь…
И наш Фома Семёныч грешен также.
Но ведь рассеян я, лишь тщетно бьюсь.
Хотя всегда стараюсь быть «на страже».
Со временем прибавится ль покою?
Там сразу как-то всё не задалось.
И чувство это только разрослось.
Ко мне ли недоверие виною?
Бывает дверь не просто отворить
Ключом, когда он в спину будет зрить.
– Вот видишь, ты смелей держись за стул,
Его похожий, может, обманул…
7
– Тебе, конечно, надобно домой,
А я держу нелепым разговором.
– Ну, ничего. Прощай, мой золотой.
– На службе угощён я вновь разбором.
Спасибо за слова, от них полегче…
Шаги затихли, снова тишина.
Уж холод от открытого окна.
Теперь закрыл… Пошлёт ли мне на встречу
Семью моя судьба? Когда и как?
Увижу ли к сему какой-то знак?
Да вот ещё и страх порой томит,
Что может быть я просто содомит.
8
Но нет, идея слишком далека.
Однако, не без этого ведь вовсе.
Конечно, я как все, наверняка.
Но пасть возможно иль сейчас, иль после.
Во всём себе кажусь я уязвимым.
Особенно, как книги стал читать.
Они мне скоро помогли понять:
Бесхитростный лишь может быть счастливым.
Далёкий свет зажёгся предо мной…
Но я сражён был новою бедой.
Благие мысли делались светлей,
Худые же темнее и темней.
9
От страха я в себе их всё давил.
С тех пор мы стали с ними неразлучны.
Бывало, если кто кого убил
Жестоко, или грех где наихудший,
Теперь уже судить я был не в силах.
«И ты такой же, – разум возвещал, —
Конечно, ты сего не совершал
И, может, не свершишь… Но всё же в жилах
Твоих течёт не только лишь добро,
А зло уравновесило его».
И я, почти не зная род людской,
Остался с мыслью «я один такой».
