И даже в гневе она была восхитительна. Защищенная сознанием своей красоты, как бронежилетом, Дорис зло и язвительно давила мое самолюбие, как плоды персиков, которые она обожала, и которые покорно исчезали в ее притягательном ротике.
– Сегодня звонила твоя мама, – сообщила Дорис, как только я появился на пороге.
– И что? – насторожился я, зная, что последует за этим.
– Ты знаешь у вас похожие голоса.
– И все? – спросил я, приняв спокойствие Дорис за усталость, и нежелание сорится, но просчитался.
– Нет, – самодовольно улыбнулась Дорис, затем поправив копну белых волос, и рассеяно глядя на свои длинные ухоженные ноготки, продолжила, – Мне кажется, она неудачница, как и ты, у тебя ее характер и гены.
Ее слова падали на благодатную почву и вызывали именно тот эффект, который она ожидала. Дорис видела, как я весь сжался, как большая испуганная собака, лицо мое побледнело, а в ее голубых глазах зажглись огоньки удовлетворения и превосходства. Так уже было много раз. Мы жили с Дорис полгода, из которых только два месяца были спокойны и полны восхищения. А потом ее как будто подменили. В ней проснулась мегера. Обычно, попив мне немного крови, она успокаивалась, мне же для успокоения была необходима прогулка.
Вот и сегодня, прихватив кольт 38 калибра, я вышел на Пасифик-стрит. Дул сильный, пронизывающий ветер, и редкие прохожие спешили укрыться в уютных кафе, которые в избытке тянулись вдоль улиц. Мне было одиноко и пусто от того, что Дорис, изменив ритуалу, не окликнула меня на прощание, а еще в моей голове крутились мысли о том, что, по сути, мне некуда идти. «Кит – одинокая собака, гонимая ветром» – думал я смотря на себя со стороны.
Десять лет назад, когда я был молодым и кудрявым, при моем появлении, улицы пустели также быстро, как сегодня под действием этого надоедливого ветра. Да парень я был не промах, но меня подставил ювелир Доберман. Помню, мы сидели в баре и справляли день рожденья моего друга, застенчивого Скира Рейнжалера, было выпито много черного пива и виски. Доберман, появился внезапно, как из тумана со своей гадкой улыбкой.
– Есть дело Кит, – отирая платком пот с белого, одутловатого лица, глядя мне прямо в глаза, прошепелявил он.
Я молчал, выразив заинтересованность только движением бровей.
– Завтра, мне принесут контрабандные алмазы на двадцать миллионов долларов.
– Это интересно, – вытянул шею Боб Стюарт, мой неблагодарный друг, а у Скира на лбу выступили бусинки пота.
Со мной тоже не все было в порядке, облизав пересохшие губы, я почувствовал вдруг противную дрожь во всем теле, что-то внутри меня сопротивлялось, и я явно слышал голос: «не надо».
– Вам ничего не придется делать, – продолжал уговаривать Гарик, глаза его лихорадочно блестели, – в два часа пуэрториканцы принесут в мою лавку алмазы, вы инсценируете налет, заберете алмазы, а потом мы их поделим.
Простота плана подкупала, и я заглушил свой внутренний голос, предупреждавший меня об опасности, глотком баварского пива.
***
На следующий день, ровно в час дня, мы остановились на пятой авеню, напротив ювелирной лавки Добермана и стали ждать. Пуэрториканцы появились минута в минуту, уверенные и беззаботные, на мгновенье мне их стало жаль, но только на мгновенье. Мы зашли следом за ними. Один из пуэрториканцев высокий и плотный, понял все моментально, второй, маленький, сухой и пружинистый, не желая расставаться с алмазами, лишь навредил своему здоровью. Боб, как лошадь копытом, ударил его кастетом, и он рухнул на пол, теряя передние зубы. Вид крови, вызвал шок у Добермана и отрезвил нас, взяв сумку с алмазами, мы выскочили на улицу. Доберман, объявился только на третий день, позвонив по телефону.
