Утро выдалось ясным и теплым, с легкой апрельской свежестью и запахом сырости. Вода в Разливе стояла спокойная, с едва заметной рябью молочного цвета. Когда-то это место считалось глухоманью, берег покрывали заросли камыша, дороги были непроходимыми. Теперь здесь организовали зону отдыха близлежащего города Сестрорецка. Лес стал лесопарком с асфальтированными дорожками, скамейками, пикниковыми лужайками и удобными спусками к воде. Прежними остались только заросли камыша. Они шуршали сухими листьями, что-то нашептывая ветру, ветер отвечал им тихим завыванием. Если бы камыши умели говорить, они многое бы рассказали и тем самым очень помогли бы следствию. Тогда бы стало ясно, кто побывал на этом берегу и кто засадил нож в голову лежавшему в камышах мужчине. Но камыши продолжали шуршать, ничуть не желая прояснить картину, и следственной группе приходилось работать, как обычно, – без посторонней помощи.
Пенсионер Федор Цветков каждое утро совершал забег вдоль озера. Рядом с ним бежал его фокстерьер Кеша. Кеша был большим лентяем и все время норовил рвануть напрямки, сокращая дистанцию. Еще он любил всюду совать свой нос – то за птицей погонится, то к велосипедисту прицепится, – в общем, компаньон для спорта из Кеши был сомнительный. Этим утром Цветков, как всегда, трусцой бежал по дорожке, Кеша скакал рядом, то отставая, то забегая вперед. В какой-то момент песик перестал попадаться на глаза, и пенсионер почуял неладное.
– Кеша, сукин сын! Куда ты делся?! – выругался Цветков. Он был очень недоволен, что приходится прерывать тренировку.
Со стороны Разлива послышалось тявканье. Смачно сплюнув, пенсионер неохотно свернул с дорожки на свежую весеннюю грязь и направился к побережью.
– Кеша! – позвал он еще раз. Питомец на зов не шел, он стоял на песке и лаял на камыши.
– Я подхожу, а там этот лежит. Вроде прилично одет, на бомжа не похож, – объяснял позже Цветков прибывшим по его звонку милиционерам.
– Дня три он тут примерно, – предположил эксперт Николай Потемкин, осмотрев покойника.
Убитому было тридцать четыре года, звали его Александром Леонидовичем Рыжиковым. Все это стало известно из водительского удостоверения, обнаруженного в его нагрудном кармане. Рыжиков был одет в добротную спортивную куртку поверх тонкого свитера, в синие фирменные джинсы и легкие итальянские туфли. Нож, которым его убили, был не простым, в том смысле, что такие ножи не продаются в обычном хозяйственном или охотничьем магазине. Деревянная ручка с наклейкой из органического стекла, на ручке выжжен узор, напоминавший африканские мотивы – то ли буквы, то ли просто какие-то каракули. Определенно, нож самодельный.
– Хоть что-то, – пробурчал капитан Юрасов. Он знал, что дела вроде этого, когда труп обнаруживают где-нибудь в безлюдном месте, легко не раскрываются, а самодельный нож – это какая-никакая, но подсказка. Выделялась еще одна деталь – нож всадили ровнехонько в переносицу покойного.
– Чтобы так метко швырять ножи, нужна особая сноровка, – сказал Потемкин, словно читая мысли Антона.
– Что ты имеешь в виду? Его убил профессионал?
– Не обязательно. Хотя, возможно, убийца имеет отношение к цирку, скажем, работает – или работал – метателем ножей. А может, он военный из специального подразделения, где требуется отличное владение холодным оружием. Но чтобы воткнуть нож таким образом достаточно просто хорошей тренировки. Вполне вероятен и любитель. Силы тут особенной не требуется, надо лишь обладать поставленной рукой. Убийцей может быть и женщина, но тогда рост у нее не ниже, чем у Рыжикова, то есть метр восемьдесят.
– Это уже фотомодель какая-то получается, они все долговязые. – Юрасов сам имел рост под сто восемьдесят и поэтому девушек выше себя считал долговязыми. – Такую дылду и найти легче. Среднестатистические женщины гораздо ниже… А это что? – прервал он собственные рассуждения, увидев, как эксперт извлек нечто из кармана убитого.
