В этот проклятый год осень, казалось, никогда не кончится. Гоняя выстуженные ветра по широким южным степям, она исподволь набирала силу. По утрам, застеклённые хрустким льдом берега обширных лиманов все чаще намекали на близость зимы. Лишь к полудню, придавленная сплошным полотном тянущихся с Азова облаков, степь размокала под моросящим дождём.
На разбухших от влаги степных пространствах носились лавы конных и пеших людей. Их мощные потоки оставляли после себя разбитые в провальную жижу дороги. Подобно ненасытным гигантским змеям дороги заглатывали, затягивали в жирный кубанский чернозем тела мертвых и немощных без следа.
Но ещё некоторое время назад не было желаннее этих ветров и стужи для тех, кто совершал свой последний забег в вечность. Выжженная до звона земля была похожа на останки высохшей мумии. Поседевшие от нестерпимой жары космы ковыля и житника бесконечными волнами ложились под порывами ветра. Не принося прохлады, ветер уносился на север. Там, в безмерной дали, солёной свежестью раскинулись просторы родной Балтики.
Полторы сотни людей в черных бушлатах бежали в плотном кольце казаков. Из последних сил они старались не отбиться друг от друга. Им казалось, что вот-вот, ещё немного, и они добегут, упадут в прохладные волны родного моря. Как страшный мираж сгинет проклятая степь и этот нескончаемый бег. Земля звенела от стука копыт и дробного топота бегущих…
Казаки с холодным равнодушием смотрели на их мучения. Некоторые, прикладываясь к манеркам с водой, старались делать это как можно более нарочито, щедро поливая усы и бороды. Но все это было пустым глумлением. Моряки не видели этого. Пот, заливая глаза, выедал их словно кислотой. Многие сбрасывали заскорузлые от пота и пыли бушлаты. Сжигаемые яростным жаром, тела быстро покрывались красными пятнами ожогов. Соль разъедала стертую в паху и подмышками кожу до мяса. От этого бег моряков походил на странную пляску раскоряченных, с растопыренными руками нежитей. То один, то другой, не в силах продолжать этот сатанинский забег, падал на звенящую твердь земли. Разваленный надвое жёстким росчерком казацкой шашки, застывал еще одним, безразличным к страданиям и боли, холмиком.
Но люди не одни были в этот час под палящим зноем. Падальщики, извечные сотоварищи смерти, высоко в небе терпеливо вычерчивали круги. Повиснув черными платами, стервятники зорко следили за бегущими. Падая тяжелыми комьями на недвижное тело, птицы сиплым клокотом приветствовали свою удачу. Неторопливо расклёвывая конский помёт и тела матросов, эти твари не делали различия между экскрементами и человеческим телом. Они с равным усердием поглощали обильную падь. Вырывавшийся из их глоток хриплый клекот, казалось, отправлял в небеса заупокойные молитвы за погибших моряков.
Моряки бежали плотным гуртом. Широко раскрыв рты, они через силу выталкивали из груди горячий, сухой воздух. Липкие разводы пота на серых лицах делали их неразличимо похожими. Ими двигала только одна мысль, – «не упасть». Для каждого из них это означало сдаться. Они не могли этого допустить. Именно потому они бежали. Заставить свое тело держаться на ногах, не дав себя изрубить, было их борьбой с врагом…
«Ну-ка, подколи их, пусти их пошибче…», – подхлестывали выкриками друг друга казаки. Запах просоленных потом бушлатов оставлял шлейф едкого смрада. Лошади казаков фыркали и сбивались с аллюра.
– Федор Иванович, – окликнул ротмистра хорунжий Гонта. – Так мы не доплетемся и до вечера. Надо что-то с этой смердью делать! Может, в расход?
Усмешка скользнула по прокуренным, седоватым усам ротмистра:
– Умерьте пыл, хорунжий! Пусть станичники увидят, против кого мы воюем, кто пришел отнять у них землю и баб… А пока пусть комиссарская сволочь еще помучается. Колобов! – крикнул ротмистр.
