Простая декорация представляет собой все одновременно, включая поместье Толстого в Ясной Поляне, железнодорожную станцию в Астапово, и другие места в начале двадцатого века, когда ТОЛСТОЙ – уже старик, и раньше, когда ТОЛСТОЙ и ГРАФИНЯ были ЛЬВОМ и СОНЕЙ. У авансцены справа письменный стол и стул, в глубине сцены справа, поленница, доска-качели. По центру – диван. В глубине сцены слева – кровать, у авансцены слева – деревянная скамья. Другие стулья, табуреты, скамьи, если необходимо. Два окна в заднике, справа и слева от двери по центру задника, но сцена практически пустая, без стен, артисты могут выходить на сцену и уходить с нее практически в любом месте и в любое время, чтобы обеспечивать непрерывность действия от одного момента к другому, что критически важно. Прошлое и настоящее легко накладываются одно на другое, персонажи находятся в одном психологическом пространстве, хотя живут в разные времена. Находясь на сцене, актеры должны всегда оставаться в образе, не застывать. Картины перетекают одна в другую без пауз и разрывов, декорация неизменна, никаких затемнений по ходу действия. Непрерывность движения пьесы – ее неотъемлемая часть.
(В темноте тикают часы и стрекочут цикады. Появляется круг света от лампы, которую держит ГРАФИНЯ, входя в дверь по центру задника. Она идет к письменному столу и начинает что-то лихорадочно искать. Через какое-то время ТОЛСТОЙ возникает в дверном проеме и выходит в свет. Грозного вида старик, наблюдает за ГРАФИНЕЙ. Она стоит спиной к нему и не подозревает о его присутствии).
ТОЛСТОЙ. И что это ты такое делаешь, черт побери?
ГРАФИНЯ. Ой! Ах!! Господи, ты напугал меня до смерти. Я чуть не выпрыгнула из панталон. Подумала, что ты – крестьянин, который пришел, чтобы нас убить.
ТОЛСТОЙ. Крестьяне не собираются нас убивать.
ГРАФИНЯ. Они застрелили садовника.
ТОЛСТОЙ. Садовник выстрелил себе в ногу. Они пытались взять немного овощей. Пусть берут.
ГРАФИНЯ. Если ты раздашь все, что будут есть наши дети? Нам придется жарить крыс и варить суп из обоев.
ТОЛСТОЙ. Почему ты роешься на моем столе глубокой ночью?
ГРАФИНЯ. Искала что-нибудь почитать.
ТОЛСТОЙ. Ты искала мои дневники.
ГРАФИНЯ. Так они для чтения и предназначены, так? Но я не могу их найти. Куда ты их запрятал?
ТОЛСТОЙ. Тебе обязательно постоянно что-то выискивать в моих дневниках?
ГРАФИНЯ. Если ты не хотел, чтобы я читала твои дневники, почему сам мне их показывал? Ты ведь не отдал их Черткову?
ТОЛСТОЙ. Не хочу я в это влезать. Уже поздно. Пошли в постель.
ГРАФИНЯ. Я не могу спать. Хочу полистать твои дневники. Где они?
ТОЛСТОЙ. Даже если я отдал Черткову несколько моих дневников, чтобы он их переписал, тебе какое для этого дело?
ГРАФИНЯ. Это моя работа – переписывать твои дневники.
ТОЛСТОЙ. Ты ненавидишь мои дневники. Всегда ненавидела. Чего они вдруг не дают тебе покоя?
ГРАФИНЯ. Потому что они и мои.
ТОЛСТОЙ. Они не твои. Мои.
ГРАФИНЯ. Они обо мне.
ТОЛСТОЙ. Они обо мне, и если не принять меры для их сохранения, после моей смерти они могут потеряться. Ты этого хочешь?
ГРАФИНЯ. Нет, этого хочет Чертков. Твоей смерти. Он и его друзья рыщут вокруг, как гиены, ждут, когда ты умрешь, чтобы тут же украсть твои дневники. Почему ты не позволяешь мне хранить их? Что, по-твоему, я с ними сделаю? Сожгу?
