Слушай же, мой друг, и будь внимателен: история, которую я поведаю, пронизана болью и отчаянием, но также надеждой и силой человеческого духа. Есть в судьбе нашего народа нечто трагически возвышенное, как в судьбе Иова, осмелившегося спорить с самим Богом, – только наш народ спорил с земными властителями, злыми и слепыми, и не покорился даже в своем страдании. Знаешь ли ты об операции «Чечевица»? Наверное, нет. У неё название простое, будничное, будто это – не история о разорённых душах и окровавленных телах, а запись из канцелярской книги.
Но под этим названием кроется нечто куда более страшное: судьба сотен тысяч людей, изломанных, как ветви в бурю, и всё же не сдавшихся. Ибо можно согнуть человека, но нельзя уничтожить его дух, если он не позволит этого. Народ мой был изгнан с его земли, той самой земли, где он молился, трудился, растил детей и хоронил своих стариков. Люди, переполненные верой и надеждой, столкнулись с жестокостью, от которой мир стынет в ужасе. Среди этих судеб я расскажу тебе о двух семьях, чья жизнь стала символом страдания, но также и великой любви. Это история тех, кто уцелел, чтобы рассказать правду.
Началась эта трагедия ранним утром, в февральскую стужу 1944 года, когда часы пробили пять. В этот час, в тёмной ночи, холодной и безжалостной, начался злой крик железа и шёпот страха. Лишённые всякой вины, люди, сонные, ещё не осознавшие, что происходит, были выгнаны из своих домов. Мужчин увели первыми. Они говорили, что нужна рабочая сила. Ах, как часто ложь скрывает истинное зло! Но что мог знать этот простой народ, воспитанный в горах, о том, как велика сила государева гнева? Они были просты в своей мудрости, как дети, и велики в своём достоинстве, как горы, среди которых жили.
Стариков и женщин затолкали в скотские вагоны, в холодный железный мрак, где не было ни тепла, ни света, ни воздуха. Молились они, как могли, за себя и за детей, а кто-то, быть может, уже проклинал свою судьбу. Ах, человек, созданный для любви и света, способен обрести силу в страдании – но какую цену он платит за эту силу! Дети плакали, матери пытались их утишить, а солдаты, звери в человеческом обличье, загоняли их плетью и ругательствами.
Но самые страшные истории часто остаются скрытыми в глубине памяти народа, как запретный плод, который боятся сорвать. В селе Хайбах, среди горных вершин, в одном мгновении погибло более семисот душ. Их согнали в конюшню, как скот, заперли и подожгли. Кто пытался вырваться, тех расстреливали на месте. Эти люди, эти мученики, горели живьём, и не было на небе ни звезды, ни Бога, который бы заступился за них. Неужели можно было бы описать словами их последние крики? О, горе, если б я мог сложить песнь об их страданиях, – но даже слова бессильны перед такой бездной!
Те же, кто уцелел, были обречены на другую муку: дорогу в изгнание, в неизвестность. Вагоны, набитые телами, были столь тесны, что люди умирали, едва начав этот путь. Замёрзшие, измождённые, больные, они тряслись под скрип железа и рев ветра. Каждую остановку солдаты проверяли, кто мёртв, и выбрасывали тела на снег. Матери, обвивающие своих умерших детей, пытались сохранить их рядом с собой, пока солдаты не отнимали их и не бросали, как ненужный груз. О, как мог человек стать столь равнодушным к человеческому страданию? И сколько же боли способно вынести материнское сердце?
Три недели они ехали в этих вагонах, отринутые от своей родины, словно падшие ангелы, лишённые небесного света. Их привезли в Казахстан, в чужую землю, среди бескрайних степей, где холод, голод и пустота стали их новой действительностью. Там началась другая история: история детей, оставшихся сиротами, женщин, потерявших мужей, и стариков, чьи глаза видели слишком много смерти.
