Не люблю смотреть в окна.
Не люблю смотреть, как по окну бьют соленые капли дождя, испещряющие прозрачное стекло длинными мокрыми бороздками.
Не люблю ощущать себя в клетке. В клетке квартиры с одним единственным выходом – через это самое окно. Дверь? Нет. Это вход, но никак не выход.
А окно – это выход… Окно в мир… Окно в никуда…
Не люблю смотреть в окна.
Потому что боюсь, что когда-нибудь придется уходить.
На кухне зашипел чайник.
Паренек очнулся и взглянул на часы. Остался час до занятий в школе, на которые он постоянно опаздывал. Ну и пусть, все равно никто не заметит, кроме нервной Марьи Петровны, учительницы литературы.
Да, он любил ее занятия, он был прилежен и трудолюбив. Он любил литературу и поэзию. Любил, потому что сам писал стихи.
Писал от безысходности.
Кружка обжигала ладонь. Чай с мятой дарил минутное наслаждение, отчего мысли в голове прочищались, становились по полочкам, освобождая разум для мимолетных мгновений радости и счастья.
Только мгновений, пока не кончится чай.
Записка на тумбочке для матери: « Обед в холодильнике. Приду только к вечеру».
Она работала в фирме, в ночную смену. И не стоило попадаться ей на глаза, когда она приходила: все еще болела рука, за которую мама вцепилась вчера, пытаясь выведать у оболтуса-сына, где он болтался до восьми вечера.
Не говорить же ей, что все это время он провел в парке, на маленькой лавочке у небольшого пруда, сочиняя стихи.
Быстро одевшись и накинув на плечо рюкзак, он вышел, закрыв пудовую дверь, которую ненавидел до безумия. Кто их придумал, двери? Кто сделал так, что через них можно не только входить?
Ответа он не находил уже который год.
Глубоко вздохнув, он побежал по лестнице на улицу. Торопился в школу, становившуюся для него тюрьмой на долгие четыре часа…
Он опять опоздал.
Учительница повернулась к нему от доски, чтобы в который уже раз сделать замечание.
Он пропустил ее слова мимо ушей. Быстрым шагом пройдя вглубь класса под улюлюканья одноклассников, он сел на самую дальнюю парту. Его парту уже которую четверть.
Марья Петровна что-то еще сказала в его адрес. Она знала, что это бесполезно. И все наказания, про которые она говорила каждый урок, так и оставались неисполненными. Быть может потому, что паренек, которого звали Мишей, был ее любимым учеником.
На черной доске дотошно белым мелом были выведены дата и слово: «Сочинение».
Миша об этом прекрасно знал – он еще вчера слышал от девчонок из параллельного класса, что им зададут. На вольную тему, кстати.
И, похоже, Миша был единственным, кто написал это сочинение заранее.
Он не слушал, как учительница объясняла требования к написанию – Миша все знал и без того прекрасно. Не слушал, как его работы она ставила в пример другим ученикам и говорила, как именно надо писать.
И что? Почему же она просит писать так, как надо? Шаблон, стереотип? Зачем?
Он этого не понимал.
За окном свистел ветер, но Миша и ухом не повел.
Нет, я не буду смотреть в окна. Никогда.
Прозвенел звонок – ребята собирались на следующий урок, а Миша сидел на своем месте, чиркая что-то на двойном листочке. Собрав тетрадки, он пошел прямо к учительскому столу. Марья Петровна выводила красной ручкой в классном журнале.
Миша сложил листочек и положил его на изголовье стола.
Учительница заметила и удивленно на него взглянула.
Взглянула только для того, чтобы через несколько секунд снова уткнуться в журнал, ставший для нее сейчас самым важным предметом в жизни.
Паренек пожал плечи и вышел.
Впереди еще несколько часов заточения.
А после – лишь вечность…
