1995 год
Двое мужчин в почти одинаковых малиновых пиджаках с удовлетворением оглядывали свое новое приобретение. Что и говорить, пиджаки были шикарные. Комната, где это происходило, считалась самой большой в этой четырехкомнатной квартире. А потолки, украшенные лепниной, достигали такой высоты, что три арочных окна в полтора человеческих роста вовсе не казались огромными.
Дом был старинный, добротный, его в свое время построил какой-то богатый промышленник. И если украшения и декор за минувшие годы несколько поутратились, над толщиной стен и надежностью перекрытий время было не властно.
Теперь все эти двести с лишним квадратных метров в самом сердце города с видом на Казанский и канал Грибоедова принадлежали только им! То есть это должно было произойти в самое ближайшее время. Возможно, уже через несколько минут.
Поэтому-то на физиономиях этой парочки и сияло такое довольное выражение. Казалось, они стали еще больше походить друг на друга. Они и так-то были почти неотличимы.
– Есть где размахнуться, да, Жора?
В голосе слышалось с трудом сдерживаемое ликование.
– Здесь и офис открыть можно. Или самим поселиться. Как ты смотришь на то, чтобы в этой квартире жить?
Второй был настроен более прагматично. Эйфория от удавшейся сделки не так сильно вскружила ему голову.
– Рискованно оставлять квартиру себе. Могут всплыть какие-нибудь родственники.
– Да какие родственники, – стал горячиться первый. – Какие? Мальчишка – круглый сирота, мы же проверяли. У него никого нет.
Раздавшийся из соседней комнаты крик младенца заставил обоих вздрогнуть.
– Он еще здесь? – недовольно спросил тот, что вел себя более деловито и не допускал лишних эмоций. – Распорядись, чтобы его сегодня же забрали.
– Все уже готово, – засуетился собеседник. – Местечко в детском доме зарезервировано. Его ждут. – Помолчав, зачем-то прибавил: – Мальчишке будет там хорошо.
Последняя фраза прозвучала как-то неуверенно. Известно, что даже у негодяев бывает совесть, и сейчас она подавала отчаянные сигналы. Но мужчина изо всех сил старался ее заглушить. Было стыдно показать себя слабаком перед братом.
– Все равно, если не мы, так другие, верно, Федь?
– Конечно, – отозвался тот, чей пиджак казался чуть ярче. – Никто не позволил бы малявке владеть такими хоромами в центре города. Они же миллионы стоят! Зачем сопляку такие деньги? Он и распорядиться-то ими не сумеет. Мы еще по-хорошему с ним поступили, в живых оставили. А другие на нашем месте закопали бы сосунка в лесу, да и вся недолга.
Ребенок продолжал орать, словно понимая, о чем они говорят. Он надрывался плачем, словно был категорически не согласен с этими дядями, которые распорядились его судьбой. Но кто спрашивал его мнения? Он мог орать хоть до вечера, хоть всю жизнь, никому не было дела до его судьбы. Видимо, ребенок это понял, и сердитый крик перешел в жалобное поскуливание, а потом вовсе затих.
– Что это с ним?
– Не знаю, – равнодушно откликнулся второй. – Какая разница? Сейчас придет баба из опеки, она разберется.
– Как ее фамилия?
– Курова, кажись.
– Нет, как-то не так. Слепокурова, вот как. А зовут Галиной.
– Курова – Слепокурова, – проворчал второй. – Плевать мне, как ее зовут. Лишь бы сделала свою часть работу без косяков.
– Сделает. Не мы первые, кто к ней обращается. Никогда нареканий не возникало.
Ребенок снова расплакался. И второй вздохнул:
– Скорей бы уж пришла, что ли, эта Слепокурова.
Словно в ответ на его слова, дверь открылась, и в комнату вошла высокая статная брюнетка. Роскошная в свои тридцать с хвостиком, она явно использовала немало ухищрений, чтобы производить на противоположный пол то впечатление, какое производила в ранней молодости. И надо признать, пока ей это удавалось. Мужчины в малиновых пиджаках замерли, увидев возникшую в дверях красавицу. А та нарочно медлила, стояла, не двигалась, давая возможность себя рассмотреть.
