Слухи, или Как начинаются истории в Дамаске
Старые кварталы Дамаска еще дремали под серым покровом сумерек, а среди первых посетителей уличных трактиров и пекарен уже пронесся невероятный слух: Нура, жена всеми уважаемого и состоятельного каллиграфа Хамида Фарси, сбежала от мужа.
Апрель 1957 года выдался жарким, но в этот час в воздухе еще витали ночные ароматы пряностей, влажной древесины и цветущего жасмина. Прямая улица еще лежала окутанная темнотой, только в окнах кофеен и хлебных лавок уже горел свет. Наконец тишину прорезал голос муэдзина, отозвавшийся в узких переулках многократным эхом.
И когда над Восточными воротами поднялось солнце, разогнав остатки ночного мрака, а в воздухе запахло маслом, дымом и лошадиным пометом, все мясники, зеленщики и бакалейщики уже знали о бегстве Нуры.
К восьми утра улица дышала испарениями кумина, фалафелей[1] и стирального порошка. Столяры, парикмахеры и кондитеры только что приступили к работе, побрызгав водой тротуары перед дверями своих заведений, а в городе уже говорили о том, что Нура была дочерью известного ученого Рами Араби.
Когда же аптекари, часовщики и антиквары открывали свои мастерские и лавки, никуда не торопясь и не ожидая от этого дня больших прибылей, слухи о Нуре уже достигли окраины города. Теперь это был огромный комок догадок и сплетен. Он так разросся, что не прошел в Восточные ворота и, отскочив от каменной арки, разлетелся на тысячи мелких кусочков, которые, подобно крысам, боящимся дневного света, шныряли теперь по переулкам и проникали в дома.
Злые языки говорили, что причиной бегства Нуры стали жаркие любовные признания, которые писал ей супруг. В этом месте опытный дамасский сплетник всегда делал паузу, словно для того, чтобы дать слушателям время заглотить приманку.
– Как? – возмущенно восклицали слушатели. – Жена оставила мужа только потому, что тот признавался ей в любви?
– Не совсем, – отвечал со спокойствием победителя сплетник. – Он сочинял эти послания по поручению известного бабника Назри Аббани. Тот хотел с их помощью соблазнить красавицу. У этого прощелыги денег куры не клюют, хотя ничего вразумительного, кроме собственного имени, он написать не может.
Назри Аббани был известным дамским любимчиком. Он унаследовал от отца дюжину домов и прекрасный сад в окрестностях Дамаска. Оба его брата, Салах и Мухаммед, славились как честные труженики и благочестивые мужья. В противоположность им, Назри развратничал, как только мог. Кроме четырех законных жен, проживавших в четырех отдельных домах и рожавших ему в год по ребенку каждая, он навещал в городе трех проституток.
С наступлением полдня, когда палящий зной выжег все запахи, а тени редких прохожих сократились больше чем вполовину, слухи о бегстве Нуры распространились не только среди мусульман, но и среди жителей христианского и иудейского кварталов. Богатый дом каллиграфа находился неподалеку от Римских ворот и греческой церкви Девы Марии, в том месте, где встречаются все три части города.
– Одних мужчин мучает арак или гашиш, других губит их ненасытный желудок. А вот Назри болен женщинами. Это как простуда или туберкулез: кого-то эта напасть минует, а кого-то почему-то настигает, – так говорила повитуха Худа и подчеркнуто медленно, словно намекая на то, что и сама страдает подобным недугом, выставляла на стол изящные кофейные чашки.
Худа была доверенным лицом всех четырех жен Назри: хранила их тайны и принимала у них роды. Пять ее соседок, затаив дыхание, кивали.
