Сказывают, что было это два раза по сто десятков и ещё пять сотен лет тому назад. Да ещё туда да сюда, точно никто не скажет. Жили-были род Милана и род Любана. Могучие были роды, по тридцать душ в каждом. Оба рода дружили меж собою дворами и роднились кровью. Ибо взяли у себя женихов и невест в начале родства и дружбы. Ми́ланы вязы умом гнули, Лю́баны гнули вязы руками. Жили они в каменных домах с водопроводом, тоже каменным. И всё у них было: много коней и волов, и земли много. Жили они о ту пору, как и до той поры, когда правью людям были Языцы сыну-деду, сыну-отечу и сыну-внуку по причту рода родовичей русов. Это был свод целомудрия русов, вежи русов о том, как следует жить, во что верить, кому и как верить, кому служить, и как сноситься между собою в общине.
Но тут, дескать, явился антихрист египетский и служитель его по наследству, и истребили древние царства и их священные рощи, и жертвенники их разрушили. Пошли войной на кумиров, возгласили нового бога, жертвенные приношения стали брать к себе. А потом и людей истребили, взяв в полон в многих тыщах лишь девиц, не знавших мужского ложа; натешившись, съели их снедью вместо животной пищи; в очагах пожигали их же вместо дров.
И вот, когда ворог приблизился, позвали отцы сыновей своих, реклом в отцов, и сказали:
– Идите своим тупем и ступем туда, куда видите. Живите в ладу с правью и явью, с душою и пользой. Языцы, вежи наши, несите по свету. Найдите место высокое и устройте там капище Богу Роду. Кто пойдёт за вами – пусть, кто не алчет – тому свой туп и свой ступ. Живите одним селением около капища по причту рода родовичей русов, вдоволь любите, но мало плодитесь, ибо расжижите племя в людском море, либо свергнуты будете пороком кровосмешения. Дань платите князю, либо царю, коим служите. С народами не кичитесь, к себе никого не пускайте. Осильте все лихолетья и обратите к себе мерно и исподволь все народы, не встревая в их распри и в их вражду. Помните своих отцов и отцов отцов своих и все наши предания и именования. С Богом Родом ступайте! Прощайте!
А взял Милан коня, какого взял у отца, и пошёл с друженем Любаном. Спрашивал Любан:
– А я-то тебе зачем? Чем пригожусь?
– Как чем? Ты боец-удалец, силач дюжий и видный. Все напасти с тобой одолеем, туп проложим и храм устроим. Друг дороже коня, хоть конь не хуже товарища.
– Ладно, – сказал Любан, – какову дружбу завёл, такову и жизнь повёл. – А отпустил отец Любан сына Любана тоже вместе с конём.
И вот идут два друженя, куда глаза видели, и едут, куда кони глядели. И встречались им люди разные: пешие и конные, и с быками, и с жёнами, и с детьми, кто уходил от антихриста. И говорил Милан. А Любан поддакивал. И у многих боги были свои и те идти не хотели. И у многих не было никакого бога, и тоже идти не хотели. Сидели у вод, ждали судьбы. А были такие, кто веровал в Бога Рода и в жизни намучился, те пошли с богатырями. И мошенники были, да толе не долго были. Любан по́скору оборачивал им оглобли и недоузды, а то и салазки. И вот идут они. То на конях, а то пеши. У Любана посох – дуб-ветла, у Милана посох – сосна-красна. И год идут, и два идут, и десять лет всё опять идут. Из краёв тёплых, враждебных в края тени и хлада, но приветливых от людей. И говорил один, что он словень. А другой в ответ, что он рус. Тогда третий вслушивался и вёл сказ, что он скиф, нежный друг своим духам. Потом попадались те, кто назывался сколотами, эти шли тесным оплотом. А иные спорили. Что, дескать, какие вы словени, если говор у вас тот, как у нас, у сарматов, сы́ней солнца. В самом деле, люди вроде все разные, а речь у всех руская. И дивились тому, как много земель, населяемых русами. И сплотились все округ Милана, а Любан у Милана был правой рукой. По горам идут, Милан горы ворочает – стезю кладёт. По лесам идут – Любан с корнем дубы да сосны дерёт и стезю опять же кладёт. А, бывало, по одной дороге полгода ехали, а полгода шли, то есть рекою. А места искомого всё нету и нету, не находится. Чем больше гор своротил Милан, тем крепше липло к нему рекло Горыня. Чем больше дубовых просек подёргал Любан, тем липче к нему шло назвище Дубиня. По нонешним временам зовётся гора, Горыня. В те времена был голос иной: гора звучала хора или хара. И Милана звали Хорыня или Харыня. Дубиню кликали как Дубыня. Мы зовём их по нынешнему порядку. Да. Настало время, когда люди, шедшие с ними, забыли родовые имена своих вождей, а рекли их токмо Горыней и Дубиней. От долгой тяжести длинного пу́та, свои имена тоже позабывали, а звались по опыту быта. Суть же в путе-дороге. Случалось, Дубиня выведывал:
