В окно своей комнаты Герда видела только кирпичную, увитую плющом стену соседнего дома, да крошечный кусочек улицы с фонарным столбом и афишной тумбой. Но в такие вот зимние вечера наблюдать за улицей ей не нравилось. Всего и было там интересного, что фонарики, протянувшие свои мерцающие нити между столбами. Они славно и уютно блестели в вечерней синеве, а люди все куда-то спешили, и Герда совершенно никак не могла понять – куда бежать вечерами, когда можно степенно возвращаться домой. Дома тихонько кипит чайник, а с кухни разносятся запахи корицы и ванили и, если так вот бежать сломя голову, то и вечерние чаепития все как один промчатся мимо. Не задержатся ни на минуту в памяти вечерние разговоры, и будешь потом всю ночь до утра ломать голову – куда он ушел, волшебный зимний вечер. Нет, в такие вот вечера ей определенно больше нравилось наблюдать за палисадником напротив ее окна, что прилепился к этой самой, от крыши до подвала заросшей плющом, стене. Красный кирпич, витые решетки на окнах и такая же ажурная ограда – вот и все. Но огонек, что светился над входом, кусты, припорошенные снежком – все это вселяло в душу девочки безмятежный покой. Если уж огонек не боится ни снегопада, ни ветра, значит и ей боятся нечего.
А иногда Герда просто представляла, что весь их крошечный городок – просто снежный шар. И если, зажмурившись крепко-крепко, только на мгновение представить себе, что легонько трясешь его, да к этому еще и добавить так вот, плавно ладошками – то происходило чудо. Снег начинал падать мягкими хлопьями, заглушая и без того тихую улочку. Вот тут уж Герда отрывалась от своего окошка и бежала, сначала в гостиную. Раздвигала ярко-желтые шторы, потянув за веревочку – забиралась на невысокий подоконник и наблюдала, как мягко падает снег. Потом девочка обязательно сворачивала в спальню бабушки, пробегала мимо трюмо, даже не обращая внимания на кучу интересных штучек, что всегда стояли на нем (до того ли ей!), и смотрела в окошко прямо так, даже не отдернув кружевных занавесок. Убедившись, что и из этой точки видно вызванный ею снегопад, убегала в кухню. Там колдовала бабушка: заваривала чай в большом зеленом чайнике, укрощала пышущую жаром духовку, успокаивала взметающуюся сахарную пудру, поводила руками, чтоб поймать неуловимую корицу, сдерживала остальные пряности в шкафчиках – чтоб не испортили чего. Если б уметь вот так вот, одним взглядом, делать корочку печенья хрустящей, и чтоб кипящий на плите чайник закипал по одному идеальному движению брови – вот это было бы волшебство, думала Герда, направляясь, как всегда к кухонному окну. Удостоверившись, что снег прекрасно видно и отсюда, усаживалась за стол, проводила пальчиками, как и все разы до этого, по вышивке на скатерти, удивляясь, как бабушка успевает все-все на свете, улыбалась. Откидывалась на мягкую спинку стула, убеждаясь, что и этот тихий снежный вечер будет чудесным.
Ее фото на стене. Маленькая девочка, веснушки, теплая ладошка на его плече.
Не бойся, плачь. Это не плохо. Это просто значит, что ты еще что-то чувствуешь.
Он сжимает простынь по обе стороны от кудрявой черной головы. Как хоть зовут ее? Хрен знает…
Интересно, а что сейчас делает она – девчонка с солнцами в глазах?
Он зажмуривается, сжимает челюсти: отпусти, сука! Ему надо сразу. Потому что он ненавидит ждать. Белые простыни, черные волосы.
они похожи на солнечный мед. Ты когда-нибудь пробовал его, Кай? Что он тогда ответил? а твои – на ржавую проволоку! Ба говорит, что ты солнцем поцелованная и поэтому у тебя шило в…
Она тогда убежала, его Герда. Расплакалась. Но ба не наябедничала. Гордая девочка, его девочка
