* * *
– Хотите, я на вас женюсь?
Его огромные, молочно-голубые, абсолютно непроницаемые глаза смотрели на меня, не мигая.
– Зачем? – вздохнула я.
– Затем, что любая женщина мечтает выйти замуж. Даже при нынешней эмансипации…
– К вашему сведению, Ковальчук, мне вчера сделали два подобных предложения. А уж что было неделю назад – я молчу… Целая очередь ко мне стояла.
– Елизавета Аркадьевна, я вас понимаю – проблема выбора. Это самая тяжелая проблема для женщины, когда приходится выбирать. Метаться между ценой и качеством, так сказать…
– Вы надеетесь, что я буду благосклонна именно к вам?
– Да, – кивнул Ковальчук. – Он все несерьезно говорил, а я серьезно! Ей-богу, вы мне очень нравитесь. Я еще на первом курсе на вас глаз положил, – понизив голос, доверительно сообщил он. – Когда у вас другая прическа была.
– Польщена, весьма польщена…
– Да и разница в годах у нас весьма небольшая, да? – Он с любопытством приподнял брови.
Вопрос о возрасте мне не понравился, и я решила прекратить глупый разговор.
– Все вам расскажи… Хватит! Это ужасно – почему девицы во время сессии надевают мини, когда экзамен принимает мужчина, а молодые люди предлагают преподавателю, если она женского пола, руку и сердце?
– А чего вы хотите? – заерзал Ковальчук. – Можно и без штампа в паспорте…
Я хотела разозлиться на него, но не смогла – в конце июня в городе стояла настоящая тропическая жара.
– Я на вас докладную ректору напишу, – сказала я. – Что-то я не уверена в том, что вам нравлюсь, – у вас только пять посещений за целый семестр. Могли бы и почаще на меня любоваться. Я, вообще-то, хотела бы, чтобы мой супруг знал предмет, который я преподаю, – литературу конца девятнадцатого и начала двадцатого века. А вы футуристов перепутали с символистами, про реалистов данного периода ни слова не сказали, у Блока только поэму «Двенадцать» читали, Ахматову с Цветаевой явно не различаете…
Ковальчук моргнул – кажется, в первый раз.
– Я из-за вас в городе сижу, вместо того чтобы отправиться в заслуженный отпуск. Ладно, приходите двадцать седьмого. Если и в следующий раз не сможете ничего ответить, будем разбираться осенью, – закончила я. – И без этих глупых предложений… Запомните – вы не в моем вкусе.
– Ясно… – Он сграбастал свою зачетку и уныло побрел к выходу.
Я тоже собралась домой, но в институтском скверике, где по аллеям метался тополиный пух, столкнулась с Аглаей. Аглае было тридцать пять лет, и она преподавала в нашем Филологическом институте грамматику. Мы с ней почти дружили.
– Лизонька! – вскрикнула она. – Тебя Викентий Петрович искал! Впрочем, он, наверное, уже ушел…
Викентием Петровичем звали ректора нашего института.
У Аглаи нос и глаза были красными из-за пуха, она то и дело поправляла очки.
– Ты уходишь? – спросила я.
– Да. Идем вместе до остановки. Господи, Лиза, какая ты счастливая – сейчас придешь к себе домой, ляжешь на диван… А я, как жучка, сначала по магазинам буду бегать, потом стоять у плиты. Если еще Леонид Иванович не в духе придет… Слава богу, что Зинка у бабушки до конца лета! Ей двенадцать, гормоны играют, никого не желает слушать…
– Господи, Аглая, как я тебе завидую, – перебила я ее решительно, – у тебя муж, ребенок, ты не одна, тебя любят… А мне двадцать девять – не так уж намного ты меня и старше, – и ни одной родной души рядом. И напрочь отсутствуют всякие гормоны. Сейчас один балбес на экзамене нес страшную пургу, а я даже не могла на него разозлиться. Хотела, но не могла! Кстати, я ко всем своим прочим бедам еще и сирота. У меня нет ни отца, ни матери. Отца я вообще ни разу в жизни не видела, у меня от него только фамилия осталась. Так что еще вопрос, кто из нас счастливее!
