Делани знал, что уже бывал в этом сне, знал эту болезненную белизну, ледяные иголки, залепляющие глаза, знал тишину, напор ветра с реки. Но понимание того, что это сон, не прогнало его страхи. Как и прежде, он размахивал руками, пробираясь сквозь белую массу; как и прежде, белизна была рыхлой, и он точно знал, что это снег. Как и прежде, горизонт не был виден. Как и прежде, ноги его плыли в мёрзлом месиве. Земли внизу не было. Не за что было ухватиться. Ни забора. Ни столба. И никого вокруг.
Ни друга.
Ни женщины.
Как и прежде – лишь этот давящий снег…
А потом он проснулся в синей тьме. Звук. Звонок. Непослушной спросонья рукой он поднял чёрную трубку телефона, стоявшего на ночном столике. Нет. Звук шёл с улицы, от кованой калитки у крыльца его дома: кто-то поднял трезвон, дёргая за шнурок старого звонка. Сколько раз он слышал этот звук! Дрожа от холода в хлопчатой летней пижаме, он откинул одеяло. Динь-динь-ДОН. Штора поднята на фут, окно – на два дюйма. Делани не мог обходиться без свежего воздуха даже в самые холодные зимние ночи. Дубовый подоконник был запорошен снегом. Он поднял штору и увидел – со стороны Норт-Ривер параллельно земле несётся снег. Поднимавшийся с вечера ветер теперь всерьёз завывал. Полуночный снегопад превратился в предрассветную пургу. Мело с запада, вдоль улицы Горация. Моника, чёрт тебя дери! Открой дверь, звонят! А, вспомнил: медсестра уехала со своим ухажёром на новогодние праздники. Делани накинул на плечи фланелевый халат и раздёрнул портьеры, будто повинуясь приказу колокольчика. Динь-динь. Динь-динь-ДОН. Он глянул на часы. Шесть семнадцать. Звонок требовал внимания. В то самое утро, когда весь Нью-Йорк спит. Он поднял окно, покрывшееся от холода ледяными узорами. Снег ринулся в оконный проём. Он высунул голову навстречу снегу и посмотрел вниз. Человек у калитки под навесом продолжал дёргать шнурок звонка. Делани знал его. Мужчина выглядел словно шкаф, на который напялили пальто. Его звали Бутси. Бутси Чирилло. На его жемчужно-серой шляпе и плечах тёмно-синего пальто скопились целые кучи снега. При звуке поднимающегося окна он отступил назад и уставился вверх.
– Док? Меня послал Эдди Корсо, Док, – у него был хриплый голос. – Вы ему нужны. Сейчас же.
– Мне нужно пять минут, – сказал Делани.
– Даю три.
Делани вздохнул, закрыл окно и быстро оделся. В голову пришло: с появлением звука в кино эта долбаная шпана стала только хуже. «Даю три». Староват я для этих парней. Он натянул свитер поверх джинсовой рубахи, добавил к этому шарф и матерчатую кепку с рыбацкой символикой. Её он получил в подарок от Ноко Кармоди из профсоюза портовых рабочих. Делани натянул кроссовки и не поленился их зашнуровать. Затем рассовал по карманам ключи, взял несколько долларовых банкнот, подхватил поношенный чёрный саквояж и спустился по лестнице в холл, направляясь к выходу. Снег снова ударил ему в лицо, и снова будто бы иголками. Он опять закрыл глаза. Сон, проклятый сон… одно и то же, ещё с конца девятнадцатого века.
– Долго вы, Док, – сказал Бутси. – Дерьмово это.
Он отвернулся и стряхнул снег со шляпы, а затем шляпой смахнул сугробы с плеч. Снег заметал крышу и капот чёрного «паккарда», стоявшего в паре футов от бордюра. Бутси рванул на себя пассажирскую дверь, приглашающе мотнув головой Делани, обошёл машину и сел за руль.
– Опаздываем, – сказал он.
– Я старался, как мог, Бутси, – сказал Делани, втискиваясь на переднее сиденье и закрывая дверь. Толстяк завёл автомобиль и отъехал; снег начал разлетаться с капота. Они ехали по улице Горация в восточном направлении, а сзади громко завывал ветер. Других машин на улицах не было. На повороте на улицу Хадсон их занесло.
